Последний из могикан по главам. Джеймс фенимор куперпоследний из могикан

19.03.2022

Купер Д. Ф. Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе: Роман / Пер. С англ. - М.: РИМИС, 2012. - 352 с.

Роман Фенимора Купера «Последний из могикан» - вторая книга в пенталогии о Натаниэле Бампо. Между событиями романа «Зверобой» и второй книгой проходит около 15 лет. Молодому вождю делавар, последнему могиканину Ункасу по прозвищу Быстроногий Олень всего 15 лет. Чингачгук уже похоронил прекрасную Уа-та-Уа. В течение этого времени Чингачгук и Соколиный Глаз участвовали во многих кровавых схватках с ирокезами. В III главе, как видно из повествования, два друга вновь встречаются, как будто перед этим они не виделись некоторое время. Друзья спорят о том, кому принадлежит земля между Гудзоном и Солёным Озером. Этот спор облачён в красивый образный язык индейцев. Суть спора состоит в том, кто больше имеет прав на спорную землю: могикане, пришедшие с восточных степей и победившие местных аборигенов (аллигевов), или голландцы, приплывшие из-за океана и прогнавшие могикан. Чингачгук аргументирует так: «...разве ты не видишь разницы между стрелой с каменным остриём и свинцовой пулей, которой ты приносишь смерть?» Соколиный Глаз парирует: «Я неучёный человек и не скрываю этого; однако, судя по тому, что я видел во время охоты на оленей и белок, мне кажется, что ружье в руках моих дедов было менее опасно, нежели лук и хорошая кремниевая стрела, которую послал в цель зоркий глаз индейца» (с. 24) Учёные историки говорят, что аборигены потенциально могли прогнать чужестранцев, используя только лук и стрелу с «каменным остриём», так как мушкеты не обладали точностью и дальностью стрельбы, да и самих голландцев было на порядок меньше, чем индейцев, но звук выстрела огнестрельного оружия вызвал у туземцев благоговейный страх. То есть индейцы-язычники приняли оружие чужестранцев за оружие Великого Духа, но в руках противника (Глеб Носовский. Эхо Москвы. 10 марта 2014г. Интервью: Где ты, поле Куликово? Ч. 2 http://echo.msk.ru/programs/beseda/1275576-echo/).
Соколиный Глаз в то же время говорит, что его белые соотечественники могут неправильно истолковывать поступки своих современников, заведомо привирая или заблуждаясь: «Но я охотно сознаюсь, что не одобряю многих и очень многих поступков моих соотечественников. Один из обычаев этих людей - заносить в книги всё, что они видели или сделали, вместо того чтобы рассказать обо всем в поселениях, где всякая ложь трусливого хвастуна немедленно обнаружится, а храбрый солдат сможет призвать в свидетели собственным правдивым словам своих же товарищей. И поэтому многие ничего не узнают о настоящих делах отцов своих и не будут стараться превзойти их» (с. 24). Соколиный Глаз справедливо замечает: «Каждую историю можно рассматривать с двух сторон» (с. 25).
Когда появляется Ункас, друзья перестают спорить: «В течение многих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов; каждый, казалось, ждал удобного мгновения, чтобы прервать молчание, не выказав любопытства, свойственного только женщинам, или нетерпения, присущего детям» (с. 27).

Главный злодей книги - гурон Магуа по прозвищу Хитрая Лисица. Это злопамятный, вероломный, жестокий индеец. История Магуа банальна: из-за пристрастия к огненной воде был изгнан из племени гуронов; примкнув к племени мохоков, служил на стороне полковника Мунро, кем также был наказан за пьянство (высечен плетью, что для индейца считается умалением чести и достоинства) (с. 100). Будучи проводником отряда майора Дункана Хейворда, который сопровождает дочерей Мунро, Кору и Алису, из крепости Эдвард в крепость Уильям-Генри, Магуа замыслил их похищение. К отряду Дункана самовольно присоединяется Давид Гамут, псалмопевец, большой чудак, но который впоследствии сыграет свою значительную роль в освобождении дочерей Мунро.
Соколиный Глаз, когда встречает заблудившийся отряд Дункана, не верит, что Магуа мог заблудиться: «Он заблудился в такое время, когда солнце жжёт вершины деревьев, а ручьи полны до краёв, когда мох каждой берёзы может сказать, в какой стороне неба загорится вечером северная звезда? Леса полны оленьих троп, которые сбегают или к рекам, или к соляным ямам, - словом, к местам, известным каждому» (с. 31).
Магуа отказывается сопровождать отряд Дункана, узнав, что новым проводником будет Соколиный Глаз. Дункан напоминает индейцу, что тот дал обещание полковнику Мунро охранять его дочерей, и использует образный язык: «А что скажут люди твоего племени? Они сошьют для Лисицы женское платье и велят ему сидеть в вигваме с женщинами, так как ему нельзя больше доверять дела мужественных воинов» (с. 37).
В итоге Магуа бежит, раненный Соколиным Глазом из «оленебоя». Если бы Дункан позволил Соколиному Глазу вовремя обезвредить Хитрую Лисицу (подстрелить ногу), не было бы ни похищений Коры и Алисы, ни кровавой резни после сдачи крепости Уильям-Генри генералу Монкальму, ни, вероятнее всего, гибели Ункаса и Коры, но на этом закончился бы рассказ.

Чтобы Кора и Алиса могли безопасно переночевать, Соколиный Глаз переправляет на пироге отряд Дункана в тайное укрытие, которое находится под водопадом реки Гудзон в каменных пещерах, вырытых водой («Гленн»). Высадив Дункана, девушек и Давида, Соколиный Глаз отправился за могиканами и провизией: «Лучше спать без скальпа, нежели страдать от голода при изобилии» (с. 46).

Давид Гамут - забавный и смешной персонаж, искусно встроенный Купером в канву повествования. Будучи тонким ценителем музыки он насильно насаждает окружающим своё искусство псалмопения. Для этого он носит в кармане камзола камертон и книжку псалмов. Несмотря на то, что он серьёзно относится к своему делу, окружающие смотрят на него с иронией, а гуроны примут его за умалишённого, что послужит для Гамута защитой, своеобразным тотемом. Примкнув к отряду Дункана и поощрённый заступницей Алисой, Гамут сразу же распределяет обязанности будущего квартета: Дункану он приписывает басовую партию, Алисе - партию сопрано, себе - тенора, лишь для партии контральто он не находит подходящего кандидата. Стихи псалмов довольно забавные:
«О, как отрадно это -
Жить в братстве и труде,
Как будто благовония
Текут по бороде!» (с. 19)
Но сама музыка, вдохновенный голос Давида не оставляют равнодушными никого, даже Соколиного Глаза, который считает певца легкомысленным, несерьёзным человеком (вместо того, чтобы уметь обращаться с ружьем, чудак развлекает себя и других голосовыми связками). Так, находясь в пещерах водопада, окружённых со всех сторон потоками воды, Давид поёт очередной торжественный псалом: «Разведчик сначала сидел, равнодушно опершись подбородком на руку, но мало-помалу его суровые черты смягчились. Может быть, в уме охотника воскресли воспоминания детства, тихие дни, когда ему приходилось слышать такие же псалмы из уст матери. Задумчивые глаза жителя лесов увлажнились, слёзы покатились по его собственным щекам, хотя он скорее привык к житейским бурям, чем к проявлениям душевного трепета» (с. 55).
Давид Гамут очень трепетно и ревностно относится к музыке вообще, к набору благородных звуков, и, когда ирокезы обнаружат тайное убежище отряда, вынужден будет искренне возмутиться оскорбительной какофонией боевого клича ирокезов и зажать уши. При этом Гамут ещё ни разу не слышал звуков своего храпа: когда отряд в пещере погрузился в сон, «со стороны Давида неслись такие звуки храпа, которые в минуту бдения, конечно, возмутили бы его же собственный слух» (с. 63).

Во время стычки с гуронами на водопаде Гленн, Соколиный Глаз, могикане и Дункан лишают жизни нескольких индейцев. Они могли бы продержаться ещё продолжительное время, если бы пирога, в которой находятся запасы пороха, не была похищена одним из ирокезов. Соколиный Глаз и могикане, следуя совету Коры, держат совет и оставляют отряд Дункана, уплывая вплавь вниз по течению. Совет Коры состоит в том, чтобы вызвать отряд гвардейцев из крепости Эдвард и разбить гуронов. В итоге Дункан, Кора, Алиса и Давид Гамут попадают в плен к гуронам. Гуроны находят знаменитое ружье Соколиного Глаза и думают, что великий и ужасный Длинный Карабин мёртв, но, не находя его останки, не могут добиться от Дункана правды. Дункан вынужден прибегнуть к помощи Магуа как переводчика, хотя знает французский язык. Магуа переводит слова гуронов: «Они спрашивают, где охотник... Ружье Длинного Карабина превосходно, его глаза никогда не мигают, а между тем это ружье... бессильно отнять жизнь у Хитрой Лисицы». Дункан с достоинством отвечает на изысканном языке, свойственном индейцам: «Лисица слишком храбр, чтобы помнить о ранах, полученных в битве, или о руках, которые нанесли их» (с. 89).
Когда гуроны узнают, что Соколиный Глаз и могикане бежали, индейцы яростными криками и забавными жестами показывают своё разочарование: «Одни бросились к берегу реки, яростно размахивая в воздухе руками, другие стали плевать в воду, точно мстя ей за то, что она изменнически лишила их несомненных прав победителей» (с. 91).

Отряд гуронов разделился на две группы, одной из которой руководит Магуа. В отряде предателя, кроме четырёх пленников, шесть ирокезов стражи. Дункану не удаётся откупиться от Магуа, так как индеец запросил дорогую цену: черноокую Кору в обмен на свободу белокурой Алисы. Между Дунканом, Корой и Алисой существует любовный треугольник: Кора влюблена в Данкана, а Дункан - в Алису. Мулатка Кора одновременно приглянулась и Ункасу, и Магуа. Магуа требует жертвы от Коры, решив одновременно завладеть красивой женщиной и отомстить полковнику Мунро за нанесённую обиду: «В таком случае, снова почувствовав удары на своей спине, гурон знал бы, где найти женщину, которой он передал бы свое страдание. Красивая дочь Мунро носила бы для него воду, жала его хлеб, жарила пищу. Тело седого вождя спало бы среди пушек, но Хитрая Лисица держал бы его сердце в своих руках» (с. 104). Но отказ Коры вызывает гнев Магуа и, посоветовавшись с гуронами, индейцы привязывают пленников к дереву. И вот, Кора, готовая жертвовать своей свободой, просит Дункана, чтобы он распоряжался ею. Дункан горячо негодует советом Коры: «Вы смеетесь над нашим несчастьем! Нет, не говорите об этом ужасном выборе: одна мысль об этом хуже тысячи смертей!» Эти слова любимого человека обнадёжили Кору: «...яркий румянец заиграл на её щеках, а в глазах загорелась горячая искра тайного чувства» (с. 109).
Ярость Магуа от упрямства пленников становится слепа: он не думая бросает свой томагавк в беззащитную Алису. Только чудо избавляет бедную девушку от неминуемой смерти: томагавк вонзается в ствол дерева над головой Алисы. Нервы Дункана не выдерживают и, разорвав ивовые путы, бросается на одного из индейцев. Вскоре на помощь приходят подоспевшие Соколиный Глаз и могикане. Воодушевлённый храбростью Ункаса, который разбивает томагавком голову одному из гуронов, Дункан выхватывает томагавк Магуа и бросает в первого попавшегося ирокеза: «Оружие попало в лоб индейца, но тупым концом и только на мгновение ошеломило его» (с. 111).
Друзья быстро справляются с шестью гуронами. В схватке с Чингачгуком Магуа притворяется мёртвым и благодаря этому ему удаётся бежать. Соколиный Глаз протыкает ножом грудь каждого ирокеза, а Чингачгук снимает с них скальпы. Кора и Алиса горячо радуются своему освобождению, и, глядя на девушек, «мужественный Дункан, не стыдясь, плакал» (с. 114).

Ункас по прозвищу Быстроногий Олень - главный герой книги. Это храбрый, хладнокровный, скромный воин племени могикан, последний воин из рода могикан. Как любому юноше ему свойственна горячность, но в Ункасе достаточно хладнокровия, чтобы сдерживать свой пыл. Соколиный Глаз критикует этот недостаток в характере молодого могиканина. Когда охотник рассказывает бывшим пленникам, как ему и могиканам удалось напасть на след Магуа, он довольно резко отзывается об Ункасе: «<...> мы всё-таки были невдалеке от вас. Надо сознаться, трудно было сдерживать вот этого молодого могиканина и заставить его сидеть в засаде... Ах, Ункас, ты вёл себя скорее как нетерпеливая и любопытная женщина, чем как мужественный и стойкий воин!» Но Ункас хладнокровно «сдержал свой гнев, отчасти из уважения к остальным слушателям, отчасти из почтения к своему старшему белому товарищу» (с. 118).

После освобождения из плена отряд Дункана во главе проводника Соколиного Глаза продолжают поход к форту Уильям-Генри. По пути останавливаются у целебного источника, чтобы поужинать, а чтобы безопасно переночевать Соколиный Глаз приводит отряд к заброшенному, забытому в глухом лесу, блокгаузу. Когда-то Соколиный Глаз и Чингачгук на заре своей юности вместе с племенем могикан отражали нападение племени мохоков и это на скоро собранное охотником бревенчатое сооружение спасло им жизнь. Убитых мохоков Соколиный Глаз закопал неподалёку от блокгауза. Небольшой холм, поросший травой, был их могилой, на который присели усталые путники - Дункан и девушки - и слушали интересный рассказ охотника: «Я собственными руками похоронил убитых. Они лежат вот под тем самым холмиком, на котором вы расположились. И надо сказать, что сидеть здесь очень удобно, хотя пригорок этот возвышается над грудой человеческих костей». «Хейворд и Алиса с Корой мгновенно вскочили с покрытой травой могилы» (с. 123).
Перед отбоем Дункан говорит, что будет стоять на часах, так как в пещерах водопада Гленн он «показал себя соней». Соколиный Глаз говорит ему, что это необязательно, так как Чингачгук лучший среди них часовой и что пусть берёт пример с Ункаса, который уже лёг спать. Но Дункан остался на часах, а когда глубокой ночью крики выпи стали сливаться со стоном совы, Дункан предательски - относительно совести офицера - задремал. После пробуждения Дункан досадует: «Если бы стыд мог излечить меня от сонливости, я никогда больше не сомкнул бы глаз» (с. 126).

На следующее утро Соколиный Глаз и отряд Дункана добираются к форту Уильям-Генри. Они подходят к небольшому водоёму под названием «Кровавый пруд» и встречают французского гренадёра на часах. Становится ясно, что крепость окружена лагерем французского генерала Монкальма, а по периметру расставлена цепь часовых. От разоблачения друзей спасает густой туман и знание Дунканом французского языка. Впоследствии скальп весёлого и любезного француза достаётся Чингачгуку, а тело - Кровавому пруду (Bloody Pond). Соколиный глаз разворачивает отряд и ведёт на ближайшую гору, которая поднимается над фортом Уильям-Генри на тысячу футов. С этой высоты форт полковника Мунро и лагерь генерала Монкальма виден как на ладони: «Если бы можно было так же отчётливо видеть сердца людей, как лагерь Монкальма с этого места, мало бы осталось лицемеров и хитрость мингов потеряла бы силу», - говорит Соколиный Глаз (с. 136).
Благодаря туману Соколиному Глазу удаётся пробраться в форт Уильям-Генри. Очень трогательно звучат слова полковника Мунро при виде живых дочерей: «<...> Господь вернул мне моих детей! Откройте ворота! Вперёд, мои молодцы! Не спускайте курков, чтобы не убить моих овечек! <...>» (с. 142)

Генерал Монкальм (Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран) во время перемирия договаривается с полковником Мунро и майором Хейвордом о почётной капитуляции, обещая такие льготы, как сохранение воинской чести, знамён короля, оружия и безопасное выступление и сдача крепости. Но французский генерал нарушает своё слово и, когда индейцы-союзники нападают на арьергард англичан, состоящий из раненых солдат и женщин, и устраивают кровавую резню, солдаты французской армии стоят в бездействии, «которое никогда не было объяснено и которое оставило несмываемое пятно на блестящей репутации Монкальма» (с. 179). «...Французский командующий обладал мужественным и предприимчивым характером, считалось, что он является знатоком всяких политических интриг, которые не требовали проявлений высоких моральных качеств и которые так опорочили европейскую дипломатию того времени» (с. 92). После разгрома форта Уильям-Генри генерал Монкальм уводит войска на север, в неприступную крепость Тикондерога.
Коварный и вероломный гурон Магуа снова берёт в плен дочерей Мунро. Давид Гамут, которому Дункан поручил охрану Коры и Алисы, идёт за гуроном. Во время резни Давид прибегает к помощи псалмов, убеждённый, что они остановят разъярённых язычников. Пение Давида и размахивание в такт свободной руки спасает его от смерти.
Через три дня Соколиный Глаз, могикане, Дункан и полковник Мунро нападают на след Магуа. Из повествования нельзя понять, где находился Соколиный Глаз с могиканами во время «почётной» капитуляции армии Мунро (полковник Мунро и майор Хейворд сопровождали авангард войска) и почему охрану девушкам не поручили охотнику. Чтобы отправиться на поиски Коры и Алисы Соколиный Глаз и компания приходят на место трагедии спустя три дня. Вероятно, это промедление послужит в дальнейшем причиной неблагоприятных для главных героев последствий.
Чингачгук находит отпечаток ноги коварного гурона и Ункас тщательно осматривает след: «молодой могиканин нагнулся над следом и, отбросив листья, рассыпанные вокруг этого места, принялся рассматривать его со вниманием, похожим на то, с каким в наши дни банкир рассматривал бы подозрительный чек» (с. 185).

Соколиный Глаз и могикане, следуя «уликам» гурона и пленников (зелёная вуаль Коры, медальон Алисы и камертон Давида), делают вывод, что Магуа ведёт своих пленников по западному берегу озера Хорикэн (в наши дни - Lake George) в родное селение. Соколиный Глаз призывает Дункана не спешить и переночевать на развалинах форта Уильям-Генри. Здесь у ночного костра охотник и могикане будут курить трубку совета и решат, как миновать озеро Хорикен: по суше или по воде. Со стороны, где лежат убитые английские солдаты и женщины, доносятся легкие звуки, которые слышит бдительный Дункан и говорит о своих подозрениях охотнику. Ункас выходит на разведку и вскоре приходит с трофеем на поясе. Убитым окажется одинокий индеец-онайда, забредший на место резни, чтобы разжиться скальпами убитых. Индейцы, в том числе из племени могикан, любят похвастаться своими подвигами в кругу племени, так как хвастовство не считается для них чем-то зазорным, но в военном походе они достаточно скромны. Так и Ункас, когда вернулся с трофеем, не сказал ни слова: «Вместо поспешного пространного рассказа... молодой воин довольствовался сознанием, что его дела сами будут говорить за него». Дункан не выдерживает и спрашивает Ункаса, что случилось с врагом, не напрасно ли он стрелял из ружья, на что Ункас «отстранил складки своей охотничьей рубашки и спокойно показал роковую прядь волос - символ победы» (с. 195). Даже Соколиный Глаз поначалу не поверил в успех Ункаса, так как выстрел ружья раздался после того, как онайда бросился в воду: «...Более чем вероятно, что негодяй будет рассказывать всякие небылицы о большой засаде, куда он попал, идя по следам двух могикан и одного белого охотника. <...> В каждом народе найдутся честные люди, которые оборвут нахала, когда он станет говорить что-нибудь неразумное» (с. 194).
На совете охотник и могикане курят трубку. Ункас, как самый младший на совете, не вмешивается в спор, пока охотник из вежливости не спрашивает и его мнения. Спор идет оживлённый, но «...Несмотря на это, терпению и сдержанности спорящих друзей могли бы поучиться самые почтенные министры на любом совещании» (с. 197). Могикане настаивали, чтобы отряд отправился по суше - по следам гурона, а Соколиный Глаз - чтобы отряд ушёл по воде, так как вода не оставляет следов, а убитый онайда только привлечёт дополнительные неприятности. В итоге охотник сумел переубедить могикан: «...Ункас и его отец, вполне убеждённые доводами Соколиного Глаза, отказались от мнения, высказанного ими раньше, с такой терпимостью и простотой, что будь они представителями великой и цивилизованной нации, то эта непоследовательность привела бы к краху их политической репутации» (с. 198).

Ранним утром отряд выступил в плавание по озеру Хорикэн. Вскоре они обнаружены группой ирокезов, которые находились на одном из островов. На двух пирогах индейцы устраивают за ними погоню. Охотник простодушно советует Дункану и Мунро, чтобы они ложились на дно лодки, так как по индейским понятиям рисковать жизнью без открытой борьбы - верх безрассудства. Но майор Хейворд придерживается другого мнения: «Дурной был бы пример, если бы старшие по чину прибегали к увёрткам, когда воины находятся под огнём!» (с. 206) Никто не ранен и благодаря хитрости кормчего Чингачгука беглецы благополучно добираются до бухты на северном конце озера.
Местность, где они выходят на берег, необитаема и даже во времена Купера граница между областями Шамплейна и Гудзона была известна жителям нью-йоркского штата меньше, чем «Аравийская пустыня или среднеазиатские степи» (с. 211). Под «среднеазиатскими степями» Купер имеет в виду степи Татарии (Тартарии). В пятой книге о Натаниэле Бампо «Прерия» Купер пишет, что степи к западу от Миссисипи, получившие название Большие прерии, «наиболее походят на степи Татарии» (Купер Фенимор. Прерия/Пер. С англ. - М.: «Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2011. - 493 с.: ил. - с. 6).
Много миль идут Соколиный Глаз, могикане, Дункан и Мунро по пересечённой местности. К ночи они устраивают привал и рано утром снова поднимаются в путь. Через несколько миль охотник начинает беспокоиться, так как, согласно его предположению, Магуа и пленники должны были оставить после себя следы. Ункас, живые глаза которого говорили о находке, снова молчал, не вмешиваясь в разговор отца с охотником, и лишь Дункан, заметивший перемену в молодом могиканине, обратил на это внимание Чингачгука. Оказалось, что глаза Ункаса увидели в десяти футах к северу, докуда не дошел охотник, следы от копыт лошадей. Дункан удивляется выдержке Ункаса, на что Соколиный Глаз замечает: «Было бы удивительнее, если бы он заговорил без разрешения. Ваши молодые люди, которые набираются знаний из книг и исчисляют весь свой опыт страницами, воображают, что их знания, как ноги, опередят в беге ноги отцов. Но там, где учителем является опыт, ученик приучается ценить старших, уважать их годы и знания» (с. 212).
Вскоре они находят отпущенных на свободу нарраганзетов, а на опушке леса у бобровой запруды встречают Давида Гамута в индейском обличье. От Давида друзья узнают, что Алиса в плену у гуронов, а Кора - у озерных делаваров, союзников гуронов и французов. Чтобы вызволить Алису из плена, Дункан решается на рискованный шаг: переодеться в шута и выдать себя за французского лекаря. Соколиный Глаз сомневается в удаче Дункана, но, скрипя сердцем, уступает Дункану: «Может быть, ему и понравилась смелость юноши. Как бы то ни было, вместо того чтобы возражать против намерения Дункана, он внезапно изменил своё настроение и стал помогать выполнению его плана» (с. 229).
Дальше события происходят стремительно. Чингачгук и полковник Мунро прячутся в глиняном вигваме бобра и сидят там до финальной схватки делаваров с гуронами, Давид и Дункан идут в деревню гуронов, Ункас преследует трусливого ирокеза (Шаткий Тростник) и попадает в плен, а Соколиный Глаз, связав местного шамана гуронов, облачается в чучело бурого медведя и появляется в пещере, где Магуа держит Алису. Пленённый Ункас держится хладнокровно и с достоинством. Ничто не может поколебать его равнодушие и презрение к врагу, даже истерика местной старухи: «...Ваше племя - бабье племя, и мотыга больше годится для ваших рук, чем ружье. Ваши женщины - матери оленей, и, если бы медведь, или дикая кошка, или змея родилась между вами, вы бы обратились в бегство. Гуронские девушки сошьют тебе юбку, а мы отыщем тебе мужа...» (с. 241)
Дункан хитростью попадает в пещеру и вместе с охотником освобождают Алису, а подоспевшего Магуа связывают ивовыми прутьями. У Соколиного Глаза есть новый шанс расправиться с жестоким гуроном, но под белой кожей охотника честное сердце и кровь белого человека: он не может убить беззащитного врага. Это будет впоследствии ещё одним роковым обстоятельством гибели двух главных героев. Когда Магуа придут освобождать одураченные гуроны, он скажет им, что «злой дух», ослепивший их глаза, есть Длинный Карабин, у которого «под белой кожей скрывается сердце и хитрый ум гуронов» (с. 281).
Дункан с Алисой уходят в горы к делаварам, а Соклиный Глаз при помощи Давида Гамута, разыграв перед стражей пленника целый спектакль, освобождают Ункаса: Ункас облачается в «костюм» медведя, охотник - в учителя пения, а Давид остаётся в вигваме вместо пленника. Соколиный Глаз и Ункас уходят к деловарам.

Коварный, вероломный, жестокий Магуа - безупречный дипломат. Он обладает хитрым красноречием, завоевывает сердца племенных вождей агрессивной пропагандой, не брезгует лестью. Так, вернувшись в лагерь гуронов после охоты и узнав о пленении Ункаса, Магуа рассказывает о совершенных подвигах, но умалчивает о допущенных промахах; с волнением рассказывает о заслугах погибших товарищей: «<...> Ни одного качества, которое было бы способно возбудить симпатию в индейцах, он не упустил из виду. Один никогда не возвращался с охоты с пустыми руками, другой был неутомим в погоне за неприятелем. Этот храбр, тот щедр... ...Он так искусно давал характеристики умершим, что сумел возбудить сочувствие в каждом из членов племени» (с. 252). После побега Ункаса хитрый Магуа на совете племени предлагает свой план, суть которого состоит не в нападении на племя делаваров, а в мирном урегулировании спора при помощи красноречия и «подарков» - трофеев, доставшихся ему после резни у форта Уильям-Генри: «Он начал с того, что польстил самолюбию слушателей. Перечислив многочисленные случаи, в которых гуроны выказывали свою храбрость и отвагу, он перешёл к восхвалению их мудрости. Он сказал, что именно мудрость составляет главное различие между бобром и другими зверями, между людьми и животными, между гуронами и всем остальным человечеством. <...> ...Он так искусно смешал воинственные призывы со словами коварства и хитрости, что угодил склонностям обеих сторон, причём ни одна сторона не могла бы сказать, что вполне понимает его намерения» (с. 283).

Следует остановится на одиночестве Магуа. Когда блудный гурон возвращается в родное племя, он ночует в старом полуразвалившимся жилище: «Жена, которую вождь гуронов покинул, когда народ изгнал его, уже умерла. Детей у него не было, и теперь он оставался одиноким в своей хижине» (с. 284).

К делаварам Магуа приходит один (отряд его воинов залёг в лесу). Из разговора с одним из вождей, Магуа понимает, что делавары не хотят возвращать Кору. И тогда он прибегает к подаркам: «Подарки состояли большей частью из дешевых безделушек, снятых с женщин во время резни в крепости Уильям-Генри. Лукавый гурон выказал не меньше умения в распределении побрякушек, чем в выборе их. Самые драгоценные он отдал двум из важнейших вождей, остальные подарки он раздал младшим с такими любезными и кстати сказанными комплиментами, что никто из них не имел повода быть недовольным» (с. 289). Делавары охотно принимают подарки, и, смягчившись, главный вождь признаётся, что к ним приходили бледнолицые странники, что именно странники, а не шпионы. Надо сказать, что озёрные делавары - союзники гуронов и генерала Монкальма, но несмотря на это отказались от участия в вооруженном походе против англичан и от разгрома форта Уильям-Генри, в частности. Хитрый Магуа напомнил вождю об этом: «<...> Ингизы послали своих разведчиков. Они были в моих вигвамах, но не нашли никого, кто мог бы приветствовать их. Тогда они убежали к делаварам, потому что, говорят они, делавары - наши друзья; их души отвратились от канадского отца» Упрёк Магуа подействовал: «Удар был нанесён великолепно и в более цивилизованном обществе доставил бы Магуа репутацию искусного дипломата» (с. 290).
Вскоре к ним выходят три старых вождя, двое из которых придерживают за руки самого старого делавара, знаменитого вождя делаваров - Таменунда. Старейший вождь и два старых вождя сидят на некотором возвышении относительно всего племени. Все индейцы, молодые воины, женщины и дети, плотным кольцом окружают место предстоящего судилища. Сюда выводят пленников: Кору с Алисой, Дункана и Соколиного Глаза. Магуа заявляет свои права не только на Кору, он просит всех пленников, в том числе и охотника. Когда Таменунд спрашивает Дункана и Соколиного Глаза, кто из них знаменитый Длинный Карабин, охотник молчит: «Я не отзывался на имя «Длинный Карабин» не из стыда и страха, потому что ни одно из этих чувств не свойственно честному человеку... Но я не желаю признавать за мингами право давать какие-либо прозвища человеку, которому друзья дали особое имя за его природные дарования. <...> Но я действительно тот человек, который получил имя Натаниэля от семьи и лестное имя Соколиного Глаза от делаваров, живущих на своей реке» (с. 296).
Купер допускает ошибку, когда в романе «Зверобой» устами умирающего ирокеза по прозвищу «Волк» даёт охотнику прозвище «Соколиный Глаз» вместо подходящего по контексту прозвища «Длинный Карабин» (роман «Зверобой» опубликован последним, хотя по хронологии эпопеи является первой книгой). И теперь слова охотника о том, что прозвище «Соколиный Глаз» дали ему речные делавары, выглядят неправдой, что подрывает репутацию литературному герою!
Дункан хочет спасти охотника и потому говорит всем, что это он Длинный Карабин. Но охотник не поддерживает Дункана и между ними происходит небольшое состязание по стрельбе из ружей, в котором побеждает Соколиный Глаз. Таменунд даёт слово хитрому Магуа и, выслушав его, отдаёт ему пленников. Кора пытается повлиять на решение Таменунда, но патриарх непреклонен. Тогда она обращает его внимание на другого пленника делаваров - Ункаса. Таменунд непреклонен и здесь: он присуждает молодого могиканина к пытке огнём. Но, когда одни из мучителей сдирает с Ункаса рубашку, делавары замечают на его груди татуированное изображение черепахи, символ вождя делаваров из племени Черпепах. Это символ, которому озёрные делавары поклоняются с пиететом. Ункас говорит Таменунду, что он сын Чингачгука, «один из сыновей великой Унамис - Черепахи». Патриарх делаваров, котрому уже минуло сто лет, говорит Ункасу: «Четыре воина из рода Ункаса жили и умерли, с тех пор как друг Таменунда водил свой народ на войну... Кровь Черепахи текла в жилах многих вождей, но все они вернулись в землю, из которой пришли, кроме Чингачгука и его сына» (с. 311).
Патриарх спрашивает у молодого могиканина, имеет ли гурон «права победителя» в отношении него самого, Соколиного Глаза, Дункана, Алисы и Коры. Ункас ответил, что только Кора принадлежит гурону по праву. Великодушный и честный Ункас, который мог решить свою судьбу и судьбу Коры, не пошёл против своих принципов. Дункан, как в свое время Кора, выступил перед Таменундом в защиту Коры, но получил отказ: «Слова делавара сказаны... Мужчины не говорят дважды» (с. 314).
Прощаясь с друзьями, Кора напутствует Дункану, который держит в руках лишившуюся чувств Алису: «<...> Нечего говорить, чтобы вы берегли сокровище, которым вы будете обладать. Вы любите Алису, Хейворд, и ваша любовь простила бы ей тысячу недостатков! Но... В ней нет ни одного такого недостатка, который мог бы заставить покраснеть самого гордого из людей. <...> А душа её чиста и белоснежна. <...>» (c. 317) В будущем у Дункана и Алисы будут двое детей. У дочери родится сын, которого будут звать Дункан Ункас Мидлтон, названного так в честь деда и друга, спасшего ему жизнь на водопаде Гленн, но это история уже из пятой книги о Натаниэле Бампо. К тому времени майор Дункан Хейворд умрёт от старости.
Между делаварами, которых возглавляет молодой вождь Черепах, и гуронами, во главе которых Магуа, происходит кровавая схватка. Спасая Кору от свирепого Магуа, загнанного в угол, Ункас гибнет от его ножа, а Кора от ножа другого гурона. Магуа бежит, но пуля Соколиного Глаза наконец убивает его.
Кору похоронили по обычаю бледнолицых людей: «Место, выбранное для могилы Коры, оказалось небольшим холмом, на котором росла группа молодых сосен, бросавших унылую тень на землю» (с. 346).
Ункаса похоронили по обычаю краснокожих. Таменунд говорит своё последнее слово: «<...> Мой день был слишком долог. В утро моей жизни я видел сынов Унамис счастливыми и сильными, а теперь, на склоне моих дней, дожил до того, что видел смерть последнего воина из мудрого племени могикан!» (с. 349)

Это еще один бессмертный роман Купера, давно ставший приключенческой классикой, это один из самых известных и самых лучших романов автора. Для любителей приключений здесь есть много всего: свист стрел и томагавков, свирепые и благородные индейцы, скальпы врагов и конечно любовь. На тропе войны оказываются старые знакомые по роману «Зверобой», Чингачгук-Великий Змей и Соколиный Глаз, а помогает им сын Чингачгука Ункас, который и есть последний из племени Могикан. Прочитал эту книгу тридцать лет назад, но до сих пор хорошо помню сюжет и вспоминаю о ней с особым теплом.

Оценка: 10

Роман Фенимора Купера «Последний из могикан» является признаной классикой приключенческой литературы. Сюжет всем давно прекрасно известен: война Англии и Франции за колонии в Новом Свете и наложеные на историческую канву приключения Натаниеля Бампо(Соколиный Глаз), Чингачгука-Великого Змея и его сына Ункаса(последнего из могикан), пытающихся спасти двух дочерей коменданта британского форта. Но главное здесь не это, а то какие эмоции вызывает прочтение книги - это беспросветная тоска за прошедшими временами. Ведь события романа символизируют конец целой эпохи, эпохи когда человек жил в мире с природой. На смену ей приходит технологическая эра, где места индейцам уже нет, и не только им. Хорошо это или плохо судить сложно, но прошлого уже не вернуть.

До сих пор помню ту опустошенность, которую вызвало прочтение этого романа. Далеко не каждая книга способна вызвать в душе у человека такие чувства.

Оценка: 10

Оговорюсь сразу, что делаю скидку на перевод, но оцениваю роман, как если бы он был написан на русском. Читал перевод Чистяковой-Вэр.

Я классику люблю и крайне редко на что-то ругаюсь, но тут вышел именно второй вариант. Ожидал прочесть что-то твердое и могучее, пробивающее на слезу, но нет. Хорошее перечислять не буду, уже и так много хвалили.

Выскажу несколько претензий:

1. В роман многовато роялей - то продуманные «добрые» индейцы забывают порох в лодке, то гуроны (ВСЕ) оставляют свои ружья где-то далеко и целой толпой умудряются уступить трем «добрым» индейцам, то после сдачи крепости англичане оставляют дочерей по сути одних вообще без охраны (ALARM!) - наверное чтоб действие сюжета продолжалось и вновь возникла необходимость кого-нибудь спасать, то в одном месте гуроны, опасаясь погони, не дают даже кустик сломать, а в другом месте позволяют выкинуть несколько кусочков цветной одежды (ALARM), медальон (ALARM) и музыкальный инструмент Давида (ALARM!!!) - ладно, хоть не дали написать на земле палкой «Нас всех ведут этой тропой. Давид».

Отдельно следует упомянуть выходки в лагере гуронов. Там гуроны не смогли отличить человека, выраженного медведем от настоящего медведя. На этом можно было комедию оканчивать. Но нет.В пещере разведчик предложил Дункану смыть свою раскраску только для того, чтоб войти к девушке, а потом раскрасить Дункана по-новой. Это все в лагере гуронов, когда в любую минуту мог войти враг и обнаружить всю эту тупую вакханалию...

2. Уж очень сухой вышел перевод, красочных описаний природы, которые ожидал найти, почти не оказалось. Вместо этого черствый, монотонный язык не давал насладиться историей и заставлял на каждой второй странице хмурить брови.

3. Не хватило чувств главных героев, особенно Дункана. Для меня он остался просто стерильным персонажем.

4. Не понял, зачем в минуты экшна и опасности разговаривать предложениями на три строчки. Ладно еще индейцы - их не поймешь с их непоколебимым спокойствием, но англичане-то чего так разговаривают? Казалось бы, крикнул, отрывисто бросил и делай дело - хватай ружье, стреляй! Но нет, тут пафосом густо измазано - так не мажут и в рыцарских романах, написанных три века назад.

А еще персонажи в любой ситуации любят пересказывать все то, что случилось с ними прежде. И это они делают не коротко, а с размахом. В той же пещере, когда спасали Алису, сначала разведчику, а потом и самой Алисе Дункан рассказал все что можно. Алиса даже поплакала. Опять - это все по сути в лагере гуронов. Вместо того, чтобы скорей бежать, увести девушку подальше и попытаться спасти Ункаса, персонажи занимаются черт знает чем.

В общем, я остался очень недоволен логикой...

Оценка: 6

Перед нами, наверно, лучший из романов Джеймса Фенимора Купера из пенталогии «Кожаный Чулок».

События книги основаны на реальных событиях.

Командующий французскими войсками маркиз де Монкальм-Гозон Луи Жозеф захватил в 1757 году англо-американский форт Уильям-Генри в южной оконечности озера Джордж и позволил союзным индейским племенам вырезать сдавшихся на его милость англичан. погибло тогда около 158 человек, а около полусотни захвачено союзными Франции индейцами,

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

по версии Фенимора Купера - гуронами, возглавляемыми Хитрой Лисицей Магуа, когда-то оскорблённым полковником Мунро, комендантом Уильям-Генри

Британский форт, основанный как плацдарм для атак на французские позиции у форта Святого Фредерика, занимающий стратегическое положение на границе между Нью-Йорком и Новой Францией был разрушен до основания и заброшен. Французы бились насмерть с Британией руками индейцев за индейские же территории реки Огайо до последнего могиканина. А в итоге Франция лишилась Новой Франции и Луизианы к западу от Миссисипи, а Британия получила не только колониальные французские земли, но и испанскую Флориду.

Оценка: 9

Фенимор Купер, бесконечно мною любимый писатель, потому что пишет в основном в историческом жанре, а именно, о колониальном периоде Северной Америки и рассказывает о вольном народе, о доблестных людях, о людях с огромным рвением, силой воли. Эти люди не боятся смерти и готовы пойти на любую жертву не ради себя, а ради блага ближнего своего, они могут годами жить в гармонии с природой и самим собой, не могут не помочь нуждающимся и все готовы отдать ради этого. Речь пойдет конечно об индейцах, людях, живущих ради большого количества битв, желающих умереть в бою, им даже не нужна слава. Они это вольный народ, коренные американцы, живущие ради единения с природой. Купер своими книгами отдает дань уважения этому народу, не совсем единый народ, так как племен несколько. Но речь в рецензии пойдет о романе « Последний из Могикан». Эта книга поразила меня свей правдоподобностью и натурализмом, персонажами, общим антуражем. Браво Купер! Ты создал замечательное произведение, способное оставить неизгладимый след в сознании человека, читающего эту книгу. Признаюсь, в конце я сидел с открытым ртом и пребывал в шоке, я настолько проникся персонажами, что из моих глаз полились слезы, они в моем сердце, навсегда и не уйдут оттуда никогда. Книга построена так, что тебе не будет скучно ее читать, она преисполнена,шокирующими читателя,событиями и оставит равнодушным разве что безэмоциональную мразь. До сих пор вспоминаю образы этих героев и олицетворяю себя с ними, восхищен индейцами в целом, настоящие люди из стали, способные ни одним нервом не пошевелить, если их начнут пытать каленым железом или пред их взором будут горы трупов, люди,созданные чтобы убивать и ради битв и чтобы снимать скальпы, но способные на высокие чувства, на любовь и сострадания и в основном поступающие как им велит сердце. Книга же осталась в моем сердце и надолго не покинет его. Читать всем, однозначно.

Оценка: 9

* * *

Предисловие

Джеймс Купер (Фенимор – девичья фамилия матери писателя, взятая им в качестве псевдонима в зрелые годы творчества) родился в 1789 году в изобилующем рыбой и дичью таежном штате Нью-Йорк, на самой границе с Канадой, когда Соединенные Штаты только-только обрели независимость. Одиннадцатый ребенок в здоровой протестантской семье, которая процветала благодаря деловой и политической одаренности главы семьи, судьи Купера, Джеймс вместе с братьями и сестрами рос на берегу озера Отсего, рядом с огромными сельскохозяйственными угодьями, которые великим трудом переселенцы отвоевали у леса. Жизнь семьи протекала между правильным христианским домоустройством на британский лад, в котором царили уважение к старшим и джентльменское, рыцарское отношение к женщинам, и необозримой дикой тайгой, в которой обитали хищники и те, кого переселенцы боялись еще сильнее, – индейцы.

Прошли годы. Джеймс покинул дикий край, стал студентом-юристом, мечтая о политической карьере, потом записался во флот и два года плавал на военных кораблях, затем женился на любимой девушке, Сьюзан Деланси, принадлежавшей к одной из лучших семей тогдашнего Нью-Йорка (города). А потом на его семью, прежде веселую и благополучную, посыпались несчастья. Первой, упав с лошади, погибла любимая сестра и наперсница Джеймса Ханна, затем в расцвете лет скончался отец, а потом один за другим умерли четверо его старших братьев. Бремя забот о сельхозугодьях, кораблях и заводах, принадлежавших семье, пало на плечи Джеймса вместе с необходимостью попечения о благополучии семейств его покойных братьев – у Купера было двадцать с лишним племянников и племянниц. К сожалению, с лихвой одарив деловыми талантами Купера-отца, судьба и природа не были щедрыми в этом отношении к Джеймсу. Хозяйственные неудачи, пожары, невыплаченные кредиты, тяжбы с соседями, быстро понявшими, что молодой Купер совсем не так предприимчив, как старый, почти полностью разорили семью всего за пару лет. Но при помощи тестя и родственников жены Джеймсу удалось подправить ситуацию, а несколько позже, когда стали взрослыми дети старшего из братьев, он с облегчением передал в их управление сохранившуюся семейную собственность.

В 1815 году Куперы переехали в Мамаронек (сейчас это пригород Нью-Йорка), в дом тестя на Лонг-Айленде, где Джеймс начал свою политическую деятельность, а в 1818-м они строят собственный дом в Скарсдейле (другой пригород Нью-Йорка). В 1816 году он становится одним из основателей Американского библейского общества. Это некоммерческая светская межконфессиональная организация, которая до сих пор занимается изданием и распространением Библии по всему миру.

Сейчас это самая крупная подобная организация в мире, одним из главных активов которой является крупнейшее в мире (уступает только ватиканскому) собрание Библий всех времен и народов.

В 1818 году умерла мать Сьюзан, жены Купера. Она очень тосковала и находила утешение лишь в чтении английских романов, которые время от времени доставляли в Нью-Йорк морем. Особенной ее любовью пользовались произведения Вальтера Скотта и Джейн Остен. Но часто ей приходилось читать романы писателей похуже, а то и вовсе пустые однодневки. Глядя на страдания любимой женщины, Купер решил сам написать роман, который бы ее утешил. Сьюзан ни минуты не верила, что у Джеймса хватит на это терпения. Однако любящий муж оказался на высоте. В ноябре 1820 года, когда Джеймсу Куперу уже перевалило за тридцать, нью-йоркское издательство Эндрю Томпсона Гудрича анонимно опубликовало его роман «Предосторожность». Это была семейная сага, довольно удачно имитировавшая английских писательниц того времени. Жене роман понравился. Издание не принесло Куперу денег, однако эта работа помогла ему открыть для себя новое продуктивное поприще, для которого могли пригодиться его природные задатки – великолепные качества рассказчика, аналитический ум и потребность в творчестве.

Джеймс Купер начал писать, будучи взрослым человеком со сложившимися взглядами. Вот что писал он в 1822 году в журнале «Литерари энд сайнтифик репозитери энд критикал ревью»: «Хорошая проза, каким бы парадоксальным это ни показалось, обращается к нашей природной любви к правде, не к любви к фактам, подлинным именам и датам, а к высшей правде, которая является природой и главным принципом человеческого разума. Интересный роман адресуется прежде всего к нашим моральным устоям, чувству справедливости и другим принципам и чувствам, которыми одарило нас Провидение, адресуется к человеческому сердцу, которое одно у всех людей. Писателям следует избегать таких тем как политика, религия или общественные проблемы, а сосредоточиться на местных моральных и социальных особенностях, которые отличают нас, американцев, от других жителей Земли».

В своих произведениях Купер четко и неотступно следует этим принципам. Он не берет на себя функции политического борца, тем более что к тому времени он утратил политические иллюзии. Как последовательный гуманист и представитель романтического направления в литературе, он берет маленькую частную историю и, рассказывая ее, показывает нам «моральные и социальные особенности» всей Америки того периода.

Врожденное чувство справедливости, которым Джеймс Купер как истинный джентльмен был щедро наделен, природный гуманизм и христианская совесть этого человека сделали его свидетелем и рассказчиком одной из самых страшных историй человеческой цивилизации.

В США уже давно ведется дискуссия о том, являлось ли геноцидом уничтожение американских индейцев белыми европейскими переселенцами. За время колонизации по разным причинам погибло, по разным данным, от 15 до 100 миллионов коренных обитателей континента. Переселенцы отравляли реки, вдоль которых жили целые племена, выжигали леса, истребляли бизонов – главный источник пищи для многих племен, а иногда и вовсе скармливали псам индейских детей. Когда же индейцы пытались сопротивляться, их объявляли жестокими дикарями.

Американцам, которые привыкли считать себя непогрешимыми, до сих пор трудно признать, что благополучие их нынешней цивилизации построено на крови и костях миллионов законных обитателей приглянувшегося им континента, поэтому раз за разом при рассмотрении в Конгрессе или в Сенате этого вопроса они решают: геноцида не было.

Оставим это на их совести и обратимся к лучшему, по мнению критиков, роману Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан», уже само название которого рисует трагическую картину исчезновения целого народа.

Главный герой романа – Натти Бампо, его другие имена – Соколиный Глаз, Длинный Карабин или Кожаный Чулок. Натти – охотник и зверолов, выходец из нижних классов общества, а на самом деле философ-отшельник. Он не понимает и не принимает «наступление прогресса» и уходит от него все глубже и глубже в недра континента. Как подлинный романтический герой, свои силы он черпает у природы, именно она дает ему ясность ума и моральную уверенность. Этот персонаж, очень полюбившийся читателям, проходит через все романы Купера о дикой жизни.

Вот что пишет о Натти американский поэт Ричард Дана в своем частном письме Куперу: «Не получивший образования ум Натти, его простая уединенная жизнь, его простота в сочетании с деликатностью внушили мне восхищение, соединенное с сожалением и беспокойством. Его образ начинается с такой высокой ноты, что я боялся, сумеет ли эта нота быть выдержанной до конца. Один из моих друзей сказал: „Как бы мне хотелось уйти в леса вместе с Натти!“».

Роман «Последний из могикан» – о человеческих отношениях: любви, дружбе, зависти, вражде, предательстве. История дружбы белого охотника Натти Бампо и Чингачгука, индейца из вымершего племени могикан, – бессмертное создание мировой литературы. Она рассказана на фоне повествования о Семилетней войне между англичанами и французами за владение теми частями Северной Америки, что расположены на границе нынешних Соединенных Штатов и нынешней Французской Канады.

По поводу образов индейцев Чингачгука и его сына Ункаса велось много споров. Во время своей политической деятельности Купер часто встречался с индейцами. Среди его знакомых был Онгпатонга, вождь племени омаха, известный своим красноречием. Купер сопровождал его во время поездки в Вашингтон для выступления в правительстве. Знал Купер и молодого Петалесхаро из племени пауни. «Этот юноша мог бы быть героем любой цивилизованной нации», – говорил о нем Купер. Исследователи считают, что именно эти люди стали прообразами Чингачгука и Ункаса.

Современные Куперу критики упрекали его за идеализацию индейцев. В. Паррингтон, известный американский культуролог, писал: «Сумерки – могучий волшебник, и Купер поддался волшебству сумеречного освещения, окружавшего мягким ореолом хорошо знакомое ему прошлое». На это Купер отвечал, что его описание не лишено романтики и поэтичности, как подобает в романе, но он ни на йоту не отступил от правды жизни.

И мы с вами согласны с автором, мы видим, что, несмотря на стремление сделать сюжет захватывающим и динамичным, Купер-реалист берет верх над Купером-романтиком. Наступающая гибель цивилизации американских индейцев – вот реальность, в которой живут, действуют и гибнут его персонажи.

Чрезвычайно деликатно и целомудренно рассказывает автор о любви дочери английского полковника и сына индейского вождя. Скупыми, но необычайно поэтичными мазками Купер рисует эту историю. Некоторые исследователи видели в любви и смерти Ункаса и Коры глубокий символизм. Кора, частично африканка, и Ункас, краснокожий, не имеют будущего в Америке, они жертвы отвратительных, неприемлемых для Купера явлений американской жизни – рабства и истребления индейцев.

Возможно, именно это и есть главная мысль романа, автор которого с глубоким пессимизмом смотрел на то, что происходило в его родной стране.

В начале двадцатых годов XIX века американская публицистка Маргарет Фуллер писала: «Мы пользуемся языком Англии и с этим речевым потоком впитываем и влияние ее идей, чуждых нам и губительных для нас». А лондонский «Новый ежемесячник» писал: «Говорить об американской литературе – значит вести речь о чем-то, чего не существует».

Джеймс Фенимор Купер был одним из тех, кто изменил это положение вещей. В конце жизни Купера известный историк литературы Фрэнсис Паркмен писал: «Из всех американских писателей Купер является наиболее оригинальным и наиболее типично национальным… Его книги – правдивое зеркало той грубой атлантической природы, которая кажется странной и новой европейскому глазу. Море и лес – сцены наиболее выдающихся достижений его сограждан. Они живут и действуют на страницах его книг со всей энергией и правдивостью подлинной жизни».

Акулина Парфенова

Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе

Глава I

Открыт я новости

И сердцем подготовлен.

Скажи как есть, пусть даже горько станет:

Пропало ль королевство?

У. Шекспир 1
Стихотворные эпиграфы в переводе Е. Петрушевского.

Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов1
…жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов … – В эти годы Англия и Франция вели друг с другом колониальные войны в Северной Америке, в Карибском бассейне, в Индии и в Африке, что было основанием для того, чтобы назвать этот период Первой мировой войной. Войну за северо-восточную часть нынешних Соединенных Штатов и юго-восточную часть нынешней Канады, названную также Семилетней или Франко-индейской, англичане вели против французских королевских войск и союзных с ними индейских племен. Фактически война закончилась в 1760 году взятием англичанами Монреаля и концом французского присутствия в Северной Америке. Вся территория Канады перешла тогда под власть Англии. Парижский мирный договор положил юридический конец этой войне в 1763 году.

Чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер.

Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать.

Водная гладь Шамплейна2
Водная гладь Шамплейна … – Шамплейн – пресноводное озеро, длиной около 200 километров, находится на территории штатов Нью-Йорк, Вермонт (США) и провинции Квебек (Канада). Знаменито якобы обитающим в нем легендарным чудовищем Чампа.

Тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля.

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально-ясные воды озера Хорикэн – Святого озера.

Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок3
…многомильный волок … – Волок – перевал в верховьях рек различных бассейнов, происходит от слова «волочить» (тащить). Через волоки тащили суда сухим путем – волоком.

Который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.

Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор4
…недоступные ущелья Аллеганских гор … – Аллеганы – горы в системе Аппалач, восточная часть одноименного плато. Расположены на территории нынешних штатов Виргиния, Западная Виргиния, Мэриленд и Пенсильвания (США).

И обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос относительно обладания колониями.

Здесь, в самых важных точках, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью.

В то время как мирные земледельцы старались держаться подальше от опасных горных ущелий, скрываясь в старинных поселениях, многочисленные военные силы углублялись в девственные леса. Возвращались оттуда немногие, изнуренные лишениями и тяготами, упавшие духом от неудач.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете своих сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения.

Именно на этой арене кровопролитных войн развертывались события, о которых мы попытаемся рассказать. Наше повествование относится ко времени третьего года войны между Францией и Англией, боровшихся за власть над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне5
…над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне … – Земли, за которые шла описываемая в романе война, в итоге не стали ни собственностью Англии, ни собственностью Франции. Эта территория стала собственностью Соединенных Штатов Америки, государства, получившего полную независимость от Англии в 1776 году, при жизни Натти Бампо, главного героя романа.

Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны б?льшую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.

Под влиянием страха опасность принимала небывалые размеры; здравый смысл не мог бороться с встревоженным воображением. Даже самые смелые, самоуверенные, энергичные начали сомневаться в благоприятном исходе борьбы. Число трусливых и малодушных невероятно возрастало; им чудилось, что в недалеком будущем все американские владения Англии сделаются достоянием французов или будут опустошены индейскими племенами – союзниками Франции.

Поэтому-то когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма6
…о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма … – Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран (28 февраля 1712, Ним, Франция – 14 сентября 1759, Квебек), – французский военный деятель, командующий французскими войсками в Северной Америке во время Семилетней войны. В 1756 году был назначен командующим французскими войсками в Северной Америке. В течение первых лет Франко-индейской войны провел ряд успешных боевых операций против британских войск, в частности в 1756 году захватил и разрушил форт Осуиго на берегу реки Онтарио, отказав англичанам в почетной капитуляции из-за недостаточного мужества, проявленного английскими солдатами. В 1757 году одержал крупную военную победу, захватив форт Уильям-Генри в южной оконечности озера Джордж. В 1758 году наголову разбил пятикратно превосходившие его силы англичан в сражении за форт Карильон, проявив высокий профессионализм и незаурядные лидерские качества. В конце войны руководил обороной Квебека. 13 сентября 1759 года был смертельно ранен в неудачной для него битве на равнине Авраама, обеспечившей военную победу англичан в войне за североамериканские колонии. На неутешительные прогнозы врачей спокойно ответил: «Тем лучше. Я счастлив, что не увижу капитуляции Квебека». Скончался 14 сентября 1759 года в полевом госпитале на берегу реки Св. Чарльза близ Квебека.

И досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собою врага. Весть о наступлении Монкальма пришла в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже склонялся к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд со своим обозом мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое – фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стояли один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.

Должность коменданта во второй крепости занимал генерал Вебб; под его командованием находилась королевская армия численностью свыше пяти тысяч человек. Если бы Вебб соединил все свои рассеянные в различных местах отряды, он мог бы выдвинуть против врага вдвое больше солдат, чем было у предприимчивого француза, который отважился уйти так далеко от своего пополнения с армией не намного большей, чем у англичан.

Однако напуганные неудачами английские генералы и их подчиненные предпочитали дожидаться в своей крепости приближения грозного неприятеля, не рискуя выйти навстречу Монкальму, чтобы превзойти удачное выступление французов у Дюкенского форта7
…удачное выступление французов у Дюкенского форта … – Битва за форт Дюк?н – сражение, состоявшееся между союзными франко-индейскими и британскими войсками под фортом Дюкен в Северной Америке 15 сентября 1758 года, во время Франко-индейской войны. Сражение было результатом неудачной разведки английских войск под командованием генерала Джона Форбса в окрестностях французского форта Дюкен. Закончилось победой франко-индейской стороны.

Дать врагу сражение и остановить его.

Когда улеглось первое волнение, вызванное страшным известием, в лагере, защищенном траншеями и расположенном на берегу Гудзона в виде цепи укреплений, которые прикрывали самый форт, прошел слух, что полуторатысячный отборный отряд на рассвете должен двинуться из крепости к форту Уильям-Генри. Слух этот скоро подтвердился; узнали, что несколько отрядов получили приказ спешно готовиться к походу. Все сомнения по поводу намерений Вебба рассеялись, и в течение двух-трех часов в лагере слышалась торопливая беготня, мелькали озабоченные лица. Новобранец тревожно сновал взад и вперед, суетился и чрезмерным рвением своим только замедлял сборы к выступлению; опытный ветеран вооружался вполне хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце.

Наконец солнце скрылось в потоке сияния на западе за горами, и, когда ночь окутала своим покровом это уединенное место, шум и суета приготовлений к походу смолкли; в бревенчатых хижинах офицеров погас последний свет; сгустившиеся тени деревьев легли на земляные валы и журчащий поток, и через несколько минут весь лагерь погрузился в такую же тишину, какая царила в соседних дремучих лесах.

Согласно приказу, отданному накануне вечером, глубокий сон солдат был нарушен оглушительным грохотом барабанов, раскатистое эхо которых далеко разносилось во влажном утреннем воздухе, гулко отдаваясь в каждом лесном углу; занимался день, безоблачное небо светлело на востоке, и очертания высоких косматых сосен выступали на нем все отчетливее и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь: даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнения этой минуты. Несложные сборы выступавшего отряда скоро закончились. Солдаты построились в боевые отряды. Королевские наемники8
Королевские наемники … – В Семилетней войне на стороне англичан принимали участие европейские, в частности немецкие, гессенские, наемники.

Красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли места слева.

Выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением; и, прежде чем первые лучи солнца пронизали серое утро, колонна тронулась в путь. Покидая лагерь, колонна имела грозный, воинственный вид; этот вид должен был заглушить смутные опасения многих новобранцев, которым предстояло выдержать первые испытания в боях. Солдаты шли мимо своих восхищенных товарищей с гордым и отважным выражением на лицах. Но постепенно звуки военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совершенно замерли. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд.

Теперь ветер не доносил до оставшихся в лагере даже самых громких, пронзительных звуков; последний воин исчез в лесной чаще.

Тем не менее, судя по тому, что происходило перед самым крупным и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вебба стояло несколько великолепно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты9
…офицерские пистолеты . – Пистолеты для военных действий британские офицеры приобретали на собственные средства. Во времена Франко-индейской войны использовались пистолеты с ударно-кремневым типом замка. Пистолеты эти были однозарядными, после каждого выстрела необходимо было подсыпать порох на полку. Наиболее известным мастером по производству пистолетов в Англии был в это время Уильям Брандер.

Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей; одни из них любовались чистой породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду.

Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей; зато сидя он казался не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности; колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака подчеркивал нескладность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной худой шеи; короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими ногами. Желтые узкие нанковые брюки доходили до колен; тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжего чудака. На одном его башмаке красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана жилета, сильно испачканного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент, который среди этого военного окружения можно было ошибочно принять за некое таинственное и непонятное орудие войны. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека.

Джеймс Фенимор Купер

Последний из могикан

Готов узнать я самое плохое

И страшное, что ты мне мог принесть,

Готов услышать тягостную весть.

Ответь скорей – погибло ль королевство?!

Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов, чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер. Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать.

Водная гладь Шамплейна тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля.

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально ясные воды Хорикэна – Святого озера.

Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок, который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.

Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор и обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, котoрыми враждующие стороны надеялись решить вопрос обладания колониями.

Здесь, в самых важных местах, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения.

Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван для нее талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны большую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.

Поэтому-то, когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма и досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собой врага. Весть о наступлении Монкальма пришла в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже клонился к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд, со своим обозом, мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое – фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стоял один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.

Последний из могикан

Джеймс Купер

Джеймс Фенимор Купер – мастер историко-приключенческого романа, классик детской литературы, который стал известен благодаря циклу романов из американской жизни. Он одним из первых описал быт американских аборигенов-индейцев, вовлеченных в военные конфликты европейской цивилизации, их колоритные обычаи и нравы. Самый знаменитый его роман – «Последний из могикан» – повествует о событиях Франко-индейской войны, о бесстрашных индейцах, об их самоотверженной борьбе и героической гибели под натиском «цивилизации».

Джеймс Фенимор Купер

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Готов узнать я самое плохое

И страшное, что ты мне мог принесть,

Готов услышать тягостную весть.

Ответь скорей – погибло ль королевство?!

Шекспир

Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов, чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер. Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать.

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально ясные воды Хорикэна – Святого озера.

Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок, который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.

Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор и обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос обладания колониями.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Страница 2 из 10

хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце.

Согласно приказу, отданному накануне вечером, глубокий сон солдат был нарушен оглушительным грохотом барабанов, и раскатистое эхо далеко разносилось во влажном утреннем воздухе, гулко отдаваясь в каждом лесном углу; занимался день, безоблачное небо светлело на востоке, и очертания высоких косматых сосен выступали на нем все отчетливее и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь; даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнение этой минуты. Несложные сборы выступавшего отряда скоро закончились. Солдаты построились в боевые отряды. Королевские наемники красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли места слева.

Выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением, и, прежде чем первые лучи солнца пронизали серое утро, колонна тронулась в путь. Покидая лагерь, колонна имела грозный, воинственный вид; этот вид должен был заглушить смутные опасения многих новобранцев, которым предстояло выдержать первые испытания в боях. Солдаты шли мимо своих восхищенных товарищей с гордым и воинственным выражением. Но постепенно звуки военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совсем замерли. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд. Теперь ветер не доносил до оставшихся в лагере даже самых громких, пронзительных звуков, последний воин исчез в лесной чаще.

Тем не менее, судя по тому, что делалось перед самым большим и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вебба стояло несколько великолепно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты. Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей: одни из них любовались чистой породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду.

Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей, зато сидя он казался не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности, колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака подчеркивал несуразность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной, худой шеи, короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими, длинными ногами. Желтые узкие нанковые брюки доходили до колен, тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжей фигуры. На одном башмаке чудака красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана его жилета, сильно испачканного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент, который среди этого военного окружения можно было ошибочно принять за некое таинственное и непонятное орудие войны. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека.

Группа рядовых держалась в почтительном отдалении от дома Вебба; но та фигура, которую мы только что описали, смело вмешалась в толпу генеральских слуг. Странный человек без стеснения осматривал лошадей, одних хвалил, других бранил.

– Вот этот конек не доморощенный, его, вероятно, выписали из-за границы… может быть, даже с острова, лежащего далеко-далеко, за синими морями, – сказал он голосом, который поражал своей благозвучной мягкостью, так же как удивляла вся его фигура своими необычными пропорциями. – Скажу без хвастовства: я могу смело рассуждать о подобных вещах. Я ведь побывал в обеих гаванях: и в той, что расположена при устье Темзы и называется по имени столицы старой Англии, и в той, что зовется просто Нью-Хейвен – Новой гаванью. Я видел, как бригантины и барки собирали животных, точно для ковчега, и отправляли их на остров Ямайка; там этих четвероногих продавали или выменивали. Но такого коня я никогда не видывал. Как это сказано в Библии? «Он нетерпеливо роет копытами землю долины и радуется своей силе; он несется навстречу воинам. Среди трубных звуков он восклицает: „Ха, xa!“ Он издали чует битву и слышит воинский клич». Это древняя кровь, не правда ли, друг?

Не получив ответа на свое столь необычное обращение, которое было высказано с такой полнотой и силой звучного голоса, что заслуживало некоторого внимания, он обернулся к молчаливо стоявшему человеку, его невольному слушателю, и новый, еще более достойный восхищения объект предстал перед взором чудака. Он с удивлением остановил свой взгляд на неподвижной, прямой и стройной фигуре индейца-скорохода, который принес в лагерь невеселые вести.

Хотя индеец стоял точно каменный и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на шум и оживление, царившие вокруг, черты его спокойного лица в то же время выражали угрюмую свирепость, которая непременно привлекла бы к себе внимание и более опытного наблюдателя, чем тот, кто разглядывал его теперь с нескрываемым удивлением. Индеец был вооружен томагавком и ножом, а между тем не был похож на заправского воина. Напротив, во всем его облике сквозила небрежность, происходившая, возможно, от какого-то большого недавнего напряжения, от коего он еще не успел оправиться. На суровом лице туземца военная окраска расплылась, и от этого его темные черты невольно выглядели еще более дико и отталкивающе, чем в искусных узорах, наведенных для устрашения врагов. Лишь глаза его, сверкавшие, словно яркие звезды меж туч, горели дикой злобой. Только на одно мгновение пристальный мрачный взгляд скорохода поймал удивленное выражение глаз наблюдателя и тотчас же, отчасти из хитрости, отчасти из пренебрежения, обратился в другую сторону, куда-то далеко-далеко в пространство.

Вдруг засуетились слуги, послышались нежные женские голоса, и все это возвестило о приближении тех, кого ожидали, чтобы вся кавалькада двинулась в путь. Человек, любовавшийся конем офицера, внезапно отступил к своей собственной низкорослой худой лошади с подвязанным хвостом,

Страница 3 из 10

которая пощипывала сухую траву; одним локтем он оперся на шерстяное одеяло, заменявшее ему седло, и стал следить за отъезжающими. В это время с противоположной стороны к его кляче подошел жеребенок и принялся лакомиться ее молоком.

Юноша в офицерском мундире подвел к лошадям двух девушек, которые, судя по их костюмам, приготовились к утомительному странствию через леса.

Вдруг ветер откинул длинную зеленую вуаль, прикрепленную к шляпе той из них, что казалась младшей (хотя они обе были очень молоды); из-под вуали показались ослепительно белое лицо, золотистые волосы, блестящие синие глаза. Нежные краски неба, все еще разливавшиеся над соснами, не были столь ярки и прекрасны, как румянец ее щек; начинавшийся день не был столь светел, как ее оживленная улыбка, которой она наградила молодого человека, помогавшего ей сесть в седло.

Офицер с таким же вниманием отнесся и ко второй всаднице, чье лицо заботливо скрывала вуаль. Она казалась старше сестры и была немного полнее.

Как только девушки сели на лошадей, молодой человек легко вскочил в седло. Все трое поклонились генералу Веббу, вышедшему на крыльцо, чтобы проводить путников, повернули лошадей и легкой рысью двинулись к северному выезду из лагеря. Несколько нижних чинов поехали вслед за ними. Пока отъезжающие пересекали пространство, отделявшее их от большой дороги, никто из них не произнес ни слова, только младшая из всадниц слегка вскрикнула, когда мимо нее неожиданно проскользнул индеец-скороход и быстрой легкой поступью двинулся по военной дороге. Старшая из сестер при появлении индейца-скорохода не проронила ни звука. От удивления она выпустила складки вуали, и ее лицо открылось. Сожаление, восхищение и ужас мелькнули в ее чертах. Волосы этой девушки были цвета воронова крыла. На незагорелом лице ее играли яркие краски, хотя в нем не было ни малейшего оттенка вульгарности. Ее черты отличались тонкостью, благородством и поразительной красотой. Словно сожалея о своей забывчивости, она улыбнулась, блеснул ряд ровных зубов, белизна которых могла соперничать с лучшей слоновой костью.

Потом, поправив вуаль, она опустила голову и продолжала свой путь в молчании, подобно человеку, чьи мысли были далеки от всего окружающего.

О-ла! О-ла! Где вы? О-ла!

Шекспир. «Венецианский купец»

В то время как одна из двух очаровательных девушек, которых мы так бегло представили читателю, была поглощена собственными мыслями, младшая, быстро оправившись от мгновенного испуга, засмеялась над своим страхом и сказала офицеру, который ехал рядом с ней:

– Скажите, Дункан, такие привидения часто встречаются в здешних лесах или это представление было организовано в нашу честь? Если так, то мы должны быть благодарны, но в ином случае нам с Корой понадобится все наше мужество, раньше чем мы встретимся со страшным Монкальмом.

– Этот индеец-скороход при нашем отряде и, по понятиям своего племени, герой, – сказал молодой офицер. – Он вызвался проводить нас до озера по малоизвестной тропинке, которая сильно сокращает путь. Благодаря этому мы явимся на место скорее, чем следуя за нашим отрядом.

– Он мне не нравится, – ответила девушка и притворно вздрогнула, хотя ей было действительно страшно. – Вы хорошо знаете его, Дункан? Ведь в противном случае вы, конечно, не доверяли бы ему.

– Скорее я бы не доверился вам, Алиса. Я знаю этого индейца, иначе я не выбрал бы его проводником, особенно в такую минуту. Говорят, Магуа – уроженец Канады, а между тем служит нашим друзьям мохокам, которые, как вам известно, принадлежат к числу шести союзных племен. Мне говорили, что он попал сюда по какой-то странной случайности, имевшей отношение к вашему отцу. Кажется, генерал жестоко поступил с этим индейцем… Впрочем, я позабыл эту досужую болтовню. Достаточно того, что теперь он наш друг.

– Если он был врагом моего отца, тем хуже для нас, – заметила девушка, встревожившись не на шутку. – Майор Хейворд, пожалуйста, заговорите с ним, мне хочется услышать звук его голоса. Может быть, это глупо, но я всегда сужу о человеке по его голосу.

– Если я заговорю с ним, это, по всей вероятности, ни к чему не поведет, – проговорил Хейворд. – Он ответит мне каким-либо односложным восклицанием. Мне кажется, Магуа понимает по-английски, но делает вид, что не знает нашего языка. Кроме того, он вряд ли пожелает вести со мной разговор теперь, когда военное время требует от него свято блюсти достоинство воина… Но смотрите, наш проводник остановился. Очевидно, тут начинается тропинка, на которую нам придется свернуть.

Дункан был прав. Когда всадники подъехали к индейцу, который неподвижно стоял, указывая на чащу кустов, окаймлявших военную дорогу, они разглядели тропинку, настолько узкую, что по ней можно было ехать только гуськом.

– Мы должны свернуть на эту дорожку, – шепотом сказал Хейворд. – Не выражайте никаких опасений, не то вы навлечете на себя именно ту опасность, которой боитесь.

– Кора, как ты думаешь, не безопаснее ли ехать вместе с отрядом? – спросила сестру златокудрая Алиса. – Хотя это будет более утомительно…

– Алиса, вы плохо знаете обычаи и привычки дикарей, а потому не понимаете, в каких случаях следует бояться, – возразил Хейворд. – Если неприятель уже дошел до волока, что совершенно невероятно, так как наши разведчики донесли бы нам об этом, он стал бы, очевидно, окружать наш отряд, надеясь добыть побольше скальпов. Путь отряда известен всем, наша же дорожка еще составляет тайну, так как мы решили ехать по ней всего лишь час назад.

– Неужели мы не должны верить этому человеку только потому, что его движения и повадки не похожи на наши, а цвет его лица темнее кожи белых? – холодно спросила Кора.

Алиса перестала колебаться; она ударила хлыстом своего нарраганзета, первая раздвинула ветви и поехала вслед за скороходом по темной узкой лесной тропинке. Хейворд с восхищением смотрел на Кору; он не заметил даже, что ее белокурая спутница одна углубилась в чащу. Слуги, повинуясь полученному заранее приказанию, не последовали за ними, а двинулись вдогонку за отрядом. Хейворд объяснил девушкам, что это было сделано из осторожности, по совету их хитрого проводника: индеец желал уменьшить количество следов на случай, если бы сюда забрели разведчики канадских племен. Тернистая тропа не располагала к разговору; вскоре путники миновали широкую опушку густого леса и очутились под темными сводами больших деревьев. Дорога стала удобнее; скороход, заметивший, что молодые всадницы теперь лучше управляли своими лошадьми, прибавил шагу, и Коре с Алисой пришлось пустить нарраганзетов иноходью. Хейворд обернулся было, чтобы сказать что-то черноглазой Коре, но в эту минуту раздался отдаленный звук копыт, стучавших по корням на тропинке. Это заставило молодого человека остановить своего коня. Кора и Алиса тоже натянули поводья. Все трое хотели узнать, в чем дело.

Страница 4 из 10

несколько мгновений они увидели жеребенка, который, точно олень, несся между стволами сосен; вслед за ним появилась нескладная фигура, описанная нами в предыдущей главе. Неуклюжий незнакомец приближался со всей скоростью, на какую только была способна его тощая лошадь. До настоящего мгновения эта фигура находилась вне поля зрения путешественников. Если он обычно привлекал любопытных своим высоким ростом, то его «грация» как наездника заслуживала еще большего внимания. То и дело одной ногой шпорил он свою клячу, но добивался только того, что ее задние ноги шли легким галопом, тогда как передние делали какие-то неопределенные, постоянно изменявшиеся движения, похожие на хромую рысь. Частая смена рыси галопом создавала оптический обман, вследствие которого казалось, будто лошадь движется быстрее, нежели это было на самом деле; во всяком случае, знаток коней Хейворд никак не мог решить, каким аллюром двигалось бедное животное, подгоняемое шпорой настойчивого всадника.

Все движения как всадника, так и коня были необычны. При каждом шаге лошади незнакомец приподнимался в стременах и, то слишком выпрямляя, то непомерно сгибая ноги, внезапно вырастал, а потом сгибался так, что положительно никто не мог бы судить о его росте. Если к этому прибавить, что под действием его шпоры одна сторона лошади, казалось, бежала скорее, чем другая, а движения ее косматого хвоста беспрестанно указывали, который ее бок страдает от шпоры, мы довершим изображение клячи и ее наездника.

Морщинки, которые легли было на красивый, открытый, мужественный лоб Хейворда, постепенно разгладились, и он слегка улыбнулся. Алиса не сдержала смеха. И даже в темных задумчивых глазах Коры блеснула усмешка.

– Вы хотите видеть кого-нибудь из нас? – спросил Дункан, когда странный всадник подъехал и задержал лошадь. – Надеюсь, вы не привезли нам дурных известий?

– Вот именно, – ответил незнакомец, размахивая своей треугольной шляпой, чтобы привести в движение душный лесной воздух, и предоставив слушателям решать, к какой части вопроса относится его замечание. Однако, освежив свое разгоряченное лицо и отдышавшись, чудак прибавил: – Говорят, вы едете в форт Уильям-Генри. Я направляюсь туда же, а потому решил, что всем нам доставит удовольствие совершить этот переезд в приятном обществе.

– Вы, кажется, присвоили себе право решающего голоса, – возразил Хейворд. – Но нас трое, вы же посоветовались только с одним собой.

– Вот именно. Самое главное – это узнать свои собственные желания, а когда это уже известно, то остается только выполнить свое намерение. Поэтому-то я и догнал вас.

– Если вы едете к озеру, вы ошиблись дорогой, – высокомерно заметил Дункан. – Большая дорога осталась по крайней мере на полмили позади вас.

– Вот именно, – ответил странный всадник, нимало не смущенный холодным приемом. – Я прожил всего неделю в Эдварде и не спросил бы, по какой дороге мне нужно ехать, только в том случае, если бы онемел, а немой я погиб бы для избранной мной профессии. – Он слегка хихикнул, словно скромность не позволяла ему открыто восхищаться своим остроумием, которое было совершенно непонятно слушателям, и потом продолжал: – Со стороны человека моей профессии неосторожно слишком запросто держаться с людьми, которых он должен поучать; вот причина, по которой я не поехал вслед за отрядом. Кроме того, я считаю, что такой джентльмен, как вы, конечно, лучше всех других может руководить путниками. Это соображение заставило меня присоединиться к вашему обществу. И наконец, с вами мне будет веселее ехать: мы можем беседовать.

– Какое самовольное и необдуманное решение! – воскликнул Хейворд, не зная, дать ли волю раздражению или расхохотаться в лицо незнакомцу. – Но вы говорите о поучениях и о профессии. Кто вы? Не учитель ли, преподающий благородную науку обвинений и защиты? Или вы один из тех, что вечно чертят прямые линии да углы, говоря, будто они занимаются математикой?

Незнакомец с явным удивлением посмотрел на Хейворда, потом без самодовольства, напротив, с величайшим и торжественным смирением ответил:

– Надеюсь, ни о каких обвинениях речь не идет; о защите я не помышляю, так как, по милости божией, не совершил никакого великого греха. Вашего намека на линии и углы я совершенно не понял; дело обучения ближних я предоставляю тем, кто избран совершать это святое дело. Я предъявляю только притязания на светлое искусство псалмопения, на умение возносить хвалы и славословия.

– Это, очевидно, ученик Аполлона, – смеясь, воскликнула Алиса, – и я принимаю его под свое особое покровительство!.. Полно, Хейворд, перестаньте хмуриться. Вообразите, что мой слух жаждет нежных звуков, и позвольте этому чудаку остаться с нами. Кроме того, – прибавила она, торопливо и искоса взглянув на опередившую их Кору, которая медленно ехала вслед за мрачным индейцем, – в случае нужды у нас окажется лишний друг и союзник.

– Неужели, Алиса, вы думаете, что я решился бы вести по этой незнакомой тропинке тех, кого люблю, если бы мог предполагать, что нас ждет какая-нибудь опасность?

– Нет, нет, я этого не думаю. Но этот странный человек забавляет меня, и, если действительно в его душе звучит музыка, не будем грубо отталкивать его.

Она повелительно указала хлыстом на дорогу. Хейворд встретился глазами с Алисой и хотел было продлить этот взгляд, но, подчиняясь воле девушки, пришпорил коня и через несколько прыжков очутился рядом с Корой.

Алиса знаком подозвала к себе незнакомца и пустила своего нарраганзета легкой иноходью.

– Я рада, что встретила вас, друг мой. Пристрастные родственники утверждают, что я недурно исполняю дуэты, – шутливо сказала она. – Значит, мы могли бы скрасить путешествие, предаваясь нашему любимому искусству. Кроме того, было бы приятно услышать мнение маэстро о моем голосе.

– Действительно, псалмопение освежает и дух и тело, – ответил незнакомец, подъехав поближе к Алисе, – и, конечно, как ничто на свете, успокаивает взволнованную душу. Однако для полной гармонии нужны четыре голоса. Очевидно, у вас приятное, богатое сопрано; я, при известном усилии, могу брать самые высокие теноровые ноты. Но нам не хватает контральто и баса. Конечно, офицер королевской армии, так долго не желавший принять меня в свое общество, мог бы петь басовую партию… Судя по тонам, звучавшим в его разговоре, у него бас.

– Не судите опрометчиво по внешним признакам: они обманчивы, – улыбаясь, возразила молодая девушка. – Правда, майор Хейворд иногда говорит на низких нотах, но, поверьте, его обыкновенный голос гораздо ближе к сладкому тенору, чем к тому басу, который вы слышали.

– Много ли он упражнялся в искусстве псалмопения? – спросил Алису ее простодушный собеседник.

Алиса была склонна рассмеяться, но ей удалось подавить приступ веселья, и она ответила:

– Мне кажется, что Хейворд отдает предпочтение светским песням. Условия солдатской жизни мало располагают к степенным занятиям.

– Благозвучный голос, как и все другие таланты, даруется человеку для того, чтобы он употреблял его на пользу своим ближним и не злоупотреблял им. Меня никто не может упрекнуть в том, что я давал своему таланту неверное направление.

– Вы занимаетесь только

Страница 5 из 10

духовным пением?

– Вот именно. Как псалмы Давида превосходят все другие поэтические произведения, так и мелодии, на которые они переложены, стоят превыше всех светских песен. Где бы я ни останавливался, по каким бы странам ни путешествовал – ни во время сна, ни в минуты бдения я не расстаюсь с любимой книгой, изданной в Бостоне в 1744 году, под заглавием «Псалмы, гимны и священные песни Ветхого и Нового завета, переведенные английскими стихами для поучения и утешения истинно верующих в общественной и частной жизни, преимущественно в Новой Англии».

При этих словах чудак вынул из кармана книжку и, надев на нос очки в железной оправе, открыл томик с осторожностью и почтением, которых требует обращение со священными предметами. Потом, без дальнейших рассуждений и объяснений, он вложил в рот какой-то странный инструмент. Послышался пронзительный, высокий звук. Вслед за тем псалмопевец взял голосом ноту октавой ниже и наконец запел. Понеслись нежные, мелодичные звуки; даже беспокойное движение лошади не помешало пению.

О, как отрадно это -

Жить в братстве и труде,

Как будто благовония

Текут по бороде!

Псалмопевец все время отбивал такт правой рукой. Опуская ее, он слегка касался страниц книги; поднимая же, размахивал ею с особым искусством. Его рука не переставала двигаться, пока не замер последний звук.

Тишина леса была нарушена. Магуа повернулся к Дункану и пробормотал несколько слов на ломаном английском языке, а Хейворд, в свою очередь, заговорил с незнакомцем, прервав его музыкальные упражнения:

– Сейчас, по-видимому, не предвидится никакой опасности, но все же ради простой осторожности нам следует ехать без шума. Мне придется, Алиса, лишить вас удовольствия и просить этого джентльмена отложить пение до более благоприятного времени.

– Действительно, вы лишаете меня большого удовольствия, – с лукавой усмешкой ответила девушка. – Право, мне еще никогда не случалось слышать, чтобы так превосходно пели столь бессмысленные слова! Я уже собиралась спросить нашего спутника о причинах такого странного несоответствия, но ваш громовой бас, Дункан, прервал нить моих размышлений.

– Не понимаю, почему вы называете мой голос громовым басом? – произнес Хейворд, слегка обиженный ее словами. – Я знаю только одно: что безопасностью вашей и Коры дорожу несравненно больше, нежели всей музыкой Генделя.

Молодой офицер замолчал и посмотрел в сторону чащи, потом искоса и подозрительно взглянул на Магуа, который шел по-прежнему спокойно и невозмутимо. Увидав это, молодой человек улыбнулся, потешаясь над собственными тревогами: разве не принял он только что блики света на каких-то блестящих лесных ягодах за горящие зрачки притаившегося в листве индейца! Теперь майор ехал спокойно, продолжая разговор, прерванный мелькнувшими в его уме опасениями.

Но Хейворд сделал великую ошибку, позволив своей юношеской гордости заглушить голос осторожности.

Едва спутники проехали несколько шагов, как ветви кустов осторожно и бесшумно раздвинулись и из них выглянуло свирепое лицо в грозной боевой раскраске.

Злобное торжество осветило темные черты жителя лесов, провожавшего взглядом маленький беззаботный отряд. Легкие и грациозные всадницы то исчезали, то появлялись среди ветвей; за ними двигался отважный майор на своей превосходной лошади, а позади всех – нескладный псалмопевец. Наконец и его фигура скрылась среди темных стволов глухого леса.

А раньше здесь пестрел ковер

Возделанных и тучных нив.

Стеной стоял дремучий бор,

И бурных рек гремел разлив,

И мчал поток, и пел ручей,

И бил фонтан в тени ветвей.

Предоставим ничего не подозревавшему Хейворду и его доверчивым спутникам углубляться в дремучий лес, населенный вероломными жителями, и, используя свое авторское право, перенесем место действия нашего рассказа на несколько миль к западу от того места, где мы их видели последний раз.

В этот день два человека сидели на берегу небольшого, но очень быстрого потока, протекавшего на расстоянии одного часа пути от лагеря Вебба. По-видимому, они ждали появления какого-то человека или начала каких-то событий. Могучая стена леса доходила до самого берега речки; ветви густых деревьев свешивались к воде, бросая на нее темную тень. Солнце уже не жгло с такой силой, дневной зной спал, и прохладные испарения ручьев и ключей легкой дымкой висели в воздухе. Нерушимая тишина, царившая в этом лесном уголке, прерывалась по временам ленивым постукиванием дятла, резким криком пестрой сойки или глухим однообразным гулом отдаленного водопада, доносимым ветром.

Но эти слабые обрывки звуков были хорошо знакомы жителям лесов и не отвлекали их внимания от разговора. Красный цвет кожи одного из собеседников и его одежда обличали в нем воина-индейца. Загорелое лицо другого, одетого тоже в очень простое и грубое платье, было гораздо светлее, он казался несомненным потомком европейских переселенцев.

Краснокожий сидел на краю мшистого бревна и спокойными, но выразительными движениями рук подчеркивал свои слова. Его почти обнаженное тело являло собой ужасную эмблему смерти: оно было расписано черной и белой красками, что придавало человеку вид скелета. На бритой голове индейца была только одна прядь волос, украшением же служило лишь орлиное перо, спускавшееся на левое плечо. Из-за пояса виднелись томагавк и скальпировальный нож английского производства. На мускулистом колене небрежно лежало короткое солдатское ружье, одно из тех, какими англичане вооружали своих краснокожих союзников.

Все в этом воине – широкая грудь, прекрасное телосложение и горделивая осанка – доказывало, что он достиг полного расцвета сил, но еще не начал приближаться к старости.

Судя по фигуре белого, можно было сказать, что он с самой ранней юности познакомился с лишениями и невзгодами. Он был мускулист, скорее худощав, чем толст, каждый напряженный нерв и стальной мускул его тела говорили о том, что жизнь этого человека была подвержена беспрестанному риску и проходила в тяжелом труде; одежда его состояла из охотничьей рубашки зеленого цвета, окаймленной желтой бахромой; голову прикрывала летняя кожаная шляпа.

За поясом охотника торчал нож, но томагавка у него не было. По обычаю краснокожих, его мокасины украшала пестрая отделка, кожаные штаны были зашнурованы по бокам, а выше колен перевязаны оленьими жилами. Кожаная сумка и рог с порохом довершали его снаряжение; у ствола соседнего дерева стояло его очень длинное ружье. В небольших глазах этого охотника или разведчика светились живость, проницательность и ум. Во время разговора он оглядывался по сторонам, то ли высматривая дичь, то ли опасаясь какого-нибудь скрытого нападения. Несмотря на обычную подозрительность, лицо его казалось не только бесхитростным, но в тот момент, о котором идет речь, было преисполнено безукоризненной честностью.

– Предания твоего племени, Чингачгук, говорят, что я прав, – сказал он.

Беседа велась на том наречии, которое было знакомо всем туземцам, занимавшим область между Гудзоном и Потомаком, и мы будем для удобства читателя давать лишь вольный перевод,

Страница 6 из 10

– Твои отцы пришли из страны заходящего солнца, переправились через большую реку, сразились с местными жителями и завладели их землями. Мои предки пришли от красной утренней зари, переплыли через Соленое Озеро и поступили так же, как твои родоначальники. Не будем же спорить об этом и попусту тратить слова.

– Мои праотцы сражались с обнаженными краснокожими людьми, – сурово ответил индеец на том же языке. – Скажи, Соколиный Глаз, разве ты не видишь разницы между стрелой с каменным острием и свинцовой пулей, которой ты приносишь смерть?

– Природа дала индейцу красную кожу, но у него есть разум, – сказал белый, покачав головой, словно человек, для которого этот призыв к справедливости не прошел впустую. На мгновение показалось, что ему пришло в голову только слабое доказательство, но потом, собравшись с мыслями, он ответил на возражение своего соперника наилучшим образом, насколько ему это позволяли его скудные знания. – Я неученый человек и не скрываю этого, однако, судя по тому, что я видел во время охоты на оленей и белок, мне кажется, что ружье в руках моих дедов было менее опасно, нежели лук и хорошая кремниевая стрела, которую посылал в цель зоркий глаз индейца.

– Все это ты слышал от твоих отцов, – холодно ответил краснокожий, махнув рукой. – Но что говорят ваши старики? Разве они говорят воинам, что бледнолицые были встречены краснокожими в военной раскраске, с каменными топорами и деревянными ружьями в руках?

– У меня нет пристрастий, я не хвастаюсь преимуществами своего рождения, хотя мой злейший враг – макуас – не посмеет отрицать, что я чистокровный белый, – ответил охотник, с тайным удовлетворением разглядывая свою потемневшую, жилистую, костлявую руку. – Но я охотно сознаюсь, что не одобряю многих и очень многих поступков моих соотечественников. Один из обычаев этих людей – заносить в книги все, что они видели или сделали, вместо того чтобы рассказать обо всем в поселениях, где всякая ложь трусливого хвастуна немедленно обнаружится, а храбрый солдат сможет призвать в свидетели собственным правдивым словам своих же товарищей. И поэтому многие ничего не узнают о настоящих делах отцов своих и не будут стараться превзойти их. Что касается меня, то в обращении с ружьем у меня прирожденные способности, и это, наверное, передается из поколения в поколение, ибо, как говорят наши священные заповеди, хорошее и плохое наследуется. Впрочем, я бы не хотел отвечать за других. Каждую историю можно рассматривать с двух сторон. Скажи мне, Чингачгук, что говорят предания краснокожих о первой встрече твоих дедов с моими?

Наступило молчание. Индеец долго не говорил ни слова; наконец, полный сознания важности того, что он скажет, он начал рассказ, и в его тоне зазвучала торжественная искренность:

– Слушай, Соколиный Глаз, и твои уши не воспримут лжи! Вот что говорили мои отцы, вот что совершили могикане! Мы пришли оттуда, где солнце вечером прячется за необъятные равнины, на которых пасутся стада бизонов, и безостановочно двигались до великой реки. Тут мы вступили в борьбу с аллигевами и бились, пока земля не покраснела от их крови. От берегов великой реки до Соленого Озера мы не встретили никого, только одни макуасы издали следили за нами. Мы сказали, что весь этот край наш. Мы мужественно завоевали этот край и охраняли его, как сильные и смелые мужи. Мы прогнали макуасов в леса, полные медведей, и они добывали для себя соль только из ям пересохших соленых источников. Эти псы не выловили ни одной рыбы из Великого Озера, и мы бросали им одни кости…

– Обо всем этом я уже слыхал и всему верю, – сказал белый охотник, видя, что индеец замолчал. – Но ведь все, о чем ты рассказываешь, случилось задолго до того времени, когда пришли англичане.

– Тогда сосны росли там, где теперь поднимаются каштаны. Первые бледнолицые, пришедшие к нам, говорили не по-английски. Они приплыли в большой пироге. Это случилось в те дни, когда мои отцы вместе со всеми окрестными племенами зарыли свой томагавк. И тогда… – произнес Чингачгук, и глубокое волнение выразилось только в тоне его голоса, – тогда, Соколиный Глаз, мы составляли один народ. Мы были счастливы! Соленое Озеро давало нам рыбу, леса – оленей, воздух – птиц. У нас были жены, которые приносили нам детей. Мы поклонялись Великому Духу, и макуасы боялись наших победных песен…

– А ты знаешь, что было в то время с твоими предками? – спросил белый. – Должно быть, они были храбрыми, честными воинами и, сидя в советах вокруг костров, давали соплеменникам мудрые наставления.

– Мое племя – прадед народов, но в моих жилах нет ни капли смешанной крови, в них кровь вождей – чистая, благородная кровь, и такой она останется навсегда. На наши берега высадились голландцы. Белые дали моим праотцам огненную воду; они стали пить ее; пили с жадностью, пили до тех пор, пока им не почудилось, будто земля слилась с небом. И они решили, что увидели наконец Великого Духа. Тогда моим отцам пришлось расстаться со своей родиной. Шаг за шагом их оттесняли от любимых берегов. И вот теперь я, вождь и сагамор индейцев, вижу лучи солнца только сквозь листву деревьев и никогда не могу подойти к могилам моих праотцев.

– Могилы внушают благоговейный трепет, – заметил собеседник индейца, растроганный благородной и сдержанной печалью Чингачгука, – и они часто помогают человеку в его благих начинаниях; правда, что касается меня, то я бы хотел, чтобы мои кости остались белеть в лесах или были разодраны на части волками. Но скажи, где живут представители твоего рода, потомки людей, которые пришли в делаварскую землю много весен назад?

– Ответь мне, куда исчезли, куда скрылись цветы давно улетевших летних дней? Они упали, осыпались. Так погиб и весь мой род: все могикане, один за другим, отошли в страну духов. Я стою на вершине горы, но скоро придет время спускаться вниз. Когда же и Ункас уйдет вслед за мной, тогда истощится кровь сагаморов: ведь мой сын – последний из могикан!

– Ункас здесь, – послышался мягкий молодой голос. – Кто упомянул об Ункасе?

Белый охотник поспешно вынул свой нож из ножен и невольно потянулся за ружьем. Чингачгук же, заслышав голос, остался спокойно сидеть и даже не повернул головы.

В следующее мгновение показался молодой индеец; беззвучными шагами он проскользнул между двумя друзьями и сел на берегу быстрого потока. Ни одним звуком не выразил индеец-отец своего удивления. В течение многих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов; каждый, казалось, ждал удобного мгновения, чтобы прервать молчание, не выказав любопытства, свойственного только женщинам, или нетерпения, присущего детям.

Белый охотник, очевидно, подражая обычаям краснокожих, выпустил из рук ружье и тоже сосредоточенно молчал.

Наконец Чингачгук медленно перевел взгляд на лицо своего сына и спросил:

– Не осмелились ли макуасы оставить следы своих мокасин в этих лесах?

– Я шел по отпечаткам их ног, – ответил молодой индеец, – узнал, что число их равняется количеству пальцев на моих

Страница 7 из 10

обеих руках. Но ведь они трусы и прячутся в засадах.

– Мошенники залегли в чаще и ждут удобной минуты, чтобы добыть скальпы и ограбить кого-нибудь, – сказал Соколиный Глаз. – Этот француз Монкальм, конечно, послал своих шпионов в лагерь англичан – во что бы то ни стало узнать, по какой дороге движутся наши.

– Довольно! – сказал старший индеец, взглянув в сторону заходящего солнца. – Мы выгоним их из кустов, как оленей… Соколиный Глаз, перекусим сегодня, а завтра покажем макуасам, что мы настоящие мужчины.

– Я согласен. Но, для того чтобы разбить ирокезов, прежде всего нужно отыскать, где прячутся эти хитрые плуты, а чтобы поесть, нужно найти зверя… Да вот он, тут как тут! Посмотри-ка, вон самый крупный олень, какого я встречал в течение нынешнего лета! Видишь, он бродит внизу в кустах?.. Послушай, Ункас, – продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, – я готов поставить три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

– Не может быть! – ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. – Ведь над кустами видны лишь кончики его рогов.

– Он еще мальчик, – усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. – Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах определить, где должно быть все его тело.

Он прицелился и уже собирался показать свое искусство, которым так гордился, как вдруг Чингачгук ударил рукой по его ружью и сказал:

– Ты, верно, хочешь сразиться с макуасами, Соколиный Глаз?

– Эти индейцы чутьем узнают, что кроется в чаще, – произнес охотник, опуская ружье и поворачиваясь к Чингачгуку, как бы признавая свою ошибку. – Ну что делать! Предоставляю тебе, Ункас, убить оленя стрелой, не то, пожалуй, мы действительно свалим животное для этих воров ирокезов.

Чингачгук одобрил предложение белого, выразительно кивнув головой. Ункас бросился на землю и стал осторожно подползать к оленю. Когда молодой могиканин очутился всего в нескольких ярдах от кустов, он бесшумно наложил стрелу на тетиву лука. Рога шевельнулись; казалось, их обладатель почуял в воздухе близость опасности. Еще секунда – и тетива зазвенела. Блеснула стрела. Раненое животное выскочило из ветвей прямо на своего скрытого врага, грозя нанести ему удар рогами. Ункас ловко увернулся от взбешенного оленя и, подскочив к нему сбоку, быстро пронзил его шею ножом. Олень ринулся к реке и упал, окрасив воду своей кровью.

– Дело сделано с ловкостью индейца, – одобрительно сказал Соколиный Глаз, беззвучно смеясь. – Приятно было смотреть! Но все же стрела хороша лишь на близком расстоянии, и в помощь ей нужен нож.

– У-у-ух! – произнес его собеседник и быстро повернулся, точно собака, почуявшая дичь.

– Клянусь богом, кажется, сюда идет целое стадо! – заметил Соколиный Глаз, и его глаза заблестели. – Если олени подойдут на расстояние ружейного выстрела, я всетаки пущу в них пулю-другую, хотя бы весь союз шести племен услышал грохот ружья! Что ты слышишь, Чингачгук? Для моего слуха лесные чащи молчат.

– Вблизи только один олень, да и тот убит, – сказал индеец и наклонился так низко, что его ухо почти коснулось земли. – Но я слышу звуки шагов.

– Может быть, волки гнали этого оленя и теперь бегут по его следам?

– Нет. Приближаются кони белых, – ответил Чингачгук, горделиво выпрямился и принял прежнюю позу. – Соколиный Глаз, это твои братья. Поговори с ними.

– Хорошо. Я обращусь к ним с такой английской речью, что самому английскому королю не было бы стыдно ответить мне, – сказал охотник на том языке, знанием которого он гордился. – Но я ничего не вижу и не слышу: ни шагов животных, ни топота человеческих ног. Ага! Вот треск сухого хвороста! Теперь и я слышу, как зашелестели кусты. Да-да, шум шагов! Я его принял за отголосок рева водопадов. Но вот и люди. Боже, спаси их от ирокезов!

Ты не уйдешь из леса раньше,

Чем за обиду я не отомщу.

Шекспир. «Сон в летнюю ночь»

Едва охотник замолчал, как показался первый всадник небольшого отряда. Его-то шаги и уловил настороженный слух индейца.

Через полянку бежала одна из тех извилистых тропинок, которые протаптывают олени на своем пути к водопою; она упиралась в речку подле того места, где отдыхали белый охотник и его краснокожие товарищи. По тропинке медленно двигались путешественники, появление их в глубине этих непроходимых лесов казалось весьма странным. Соколиный Глаз сделал навстречу им несколько шагов.

– Кто идет? – спросил разведчик, как бы нечаянно подняв левой рукой ружье и приложив указательный палец правой к курку; в то же время он старался, чтобы в этом движении не было угрозы. – Кто идет сюда по опасной и дикой тропе зверей?

– Друзья закона и короля, – ответил всадник, ехавший впереди остальных. – С восхода солнца мы едем в тени этого леса и жестоко измучены усталостью, голодом и трудным странствием.

– Вы, наверное, заблудились, – прервал его Соколиный Глаз, – и настолько беспомощны, что не знаете, ехать ли вам направо или налево.

– Вот именно. Не знаете ли вы, как далеко отсюда до королевского форта Уильям-Генри?

– О! – воскликнул белый охотник и расхохотался, но быстро подавил неосторожный громкий смех, опасаясь привлечь внимание врагов. – Вы потеряли дорогу, как собака теряет след оленя, когда между ней и зверем расстилается озеро Хорикэн. Уильям-Генри!.. Боже мой! Если вы друзья короля и у вас есть дела с королевской армией, лучше поезжайте по течению реки к форту Эдвард и скажите о том, что вам нужно, Веббу, который спрятался в этой крепости, вместо того чтобы пробиться в теснины и прогнать дерзкого француза в его берлогу за Шамплейном.

Путник ничего не ответил на это странное предложение, потому что другой всадник выехал из рощи и, обогнав его, сказал, обращаясь к охотнику:

– Сколько отсюда до форта Эдвард? Из того места, куда вы теперь советуете нам отправиться, мы выехали сегодня утром, а направляемся в верховье озера.

– Значит, вы раньше потеряли зрение, а потом уже заблудились, потому что дорога через волок, шириной по крайней мере в две сажени, просторней, пожалуй, чем лондонское шоссе, и шире дороги перед самим королевским дворцом.

– Мы не будем оспаривать достоинства военной дороги, – с улыбкой возразил Хейворд, ибо, как, наверное, догадался читатель, это был он. – Полагаю, в настоящую минуту достаточно сказать вам, что мы доверились проводнику-индейцу, который обещал провести нас ближайшей, хотя и очень глухой тропинкой. Но оказалось, что он плохо знал ее, и теперь совсем непонятно, где мы очутились.

– Индеец, заблудившийся в лесу? – сказал охотник и с сомнением покачал головой. – Он заблудился в такое время, когда солнце жжет вершины деревьев, а ручьи полны до краев, когда мох каждой березы может сказать, в какой стороне неба загорится вечером северная звезда? Леса полны оленьих троп, которые сбегают или к рекам, или к соляным ямам, – словом, к местам, известным каждому. Кроме того, и гуси не все еще улетели к канадским водам. Странно, необыкновенно странно, что индеец сбился с пути между Хорикэном и излучиной реки! Не мохок ли он?

– По рождению нет, хотя это племя

Страница 8 из 10

приняло его к себе. Мне кажется, его родина севернее и он принадлежит к индейцам, которых вы называете гуронами.

До сих пор они сидели неподвижно и, по-видимому, бесстрастно относились ко всему происходящему, но в эту минуту могикане вскочили: удивление, видно, взяло верх над их выдержкой.

– Гурон? – повторил суровый разведчик и снова, не скрывая недоверия, покачал головой. – Это предательское, вороватое племя. Гурон остается гуроном, кто бы ни принял его к себе. Никакими средствами вы ничего не сделаете из него, он всегда останется трусом и бродягой. Раз вы отдали себя в руки одного из этих людей, можно только удивляться, что он еще не заставил вас наткнуться на целую шайку.

– Этого нечего бояться, так как форт Уильям-Генри всего в нескольких милях от нас. Кроме того, вы забыли, что наш проводник теперь мохок, что он служит нашей армии и стал нашим другом.

– А я говорю вам, что тот, кто родился гуроном, гуроном и умрет, – уверенно ответил Соколиный Глаз. – Мохок!.. Если хотите видеть честных людей, ищите их среди могикан или делаваров. Да. Они честно дерутся, хотя не все из их племени соглашаются идти в бой, так как многие позволили макуасам превратить себя в слабых женщин. Но уж если они дерутся, то как настоящие воины.

– Довольно об этом! – нетерпеливо заметил Хейворд. – Я не буду здесь собирать сведения о хорошо знакомом мне человеке, который совершенно неизвестен вам. Вы еще не ответили на мой вопрос: на каком расстоянии мы находимся от главного отряда, расположенного в форте Эдвард?

– Это зависит от того, какой проводник поведет вас. А на таком коне, как ваш, можно покрыть это расстояние между восходом и заходом солнца.

– Я не хочу тратить слова попусту, – сказал Хейворд, подавляя свое недовольство и продолжая разговор в более миролюбивом духе. – Если вы скажете мне, сколько миль осталось до форта Эдвард, и согласитесь проводить нас туда, вы получите вознаграждение за труды.

– А кто поручится, что, сделав это, я не провожу врага и шпиона Монкальма в наши укрепления? Не всякий говорящий по-английски – честный и верный человек.

– Если вы действительно служите разведчиком, то, конечно, знаете шестидесятый королевский полк?

– Шестидесятый? Как не знать! Не многое расскажете вы мне об американских сторонниках короля, чего я сам не знал бы, хотя на мне и не красный мундир, а охотничья куртка.

– Тогда, значит, вам известно имя майора этого полка…

– Майора? – прервал его Соколиный Глаз и выпрямился с видом человека, гордящегося своей репутацией. – Уж если в колониях есть человек, знающий майора Эффингэма, то он перед вами.

– В шестидесятом полку не один майор. Эффингэм – старший из них, а я говорю о самом младшем, о том, который командует гарнизоном форта Уильям-Генри.

– Да-да, слышал, что это место занял какой-то молодой и богатый джентльмен из южных провинций. Но он слишком молод для такого поста, не следовало поручать начальство над седеющими людьми юному офицеру. Впрочем, говорят, он отлично знает свое дело и очень храбр.

– Кто бы он ни был, что бы ни говорили о нем, он теперь разговаривает с вами, и, конечно, вы не должны опасаться его.

Разведчик с удивлением посмотрел на Хейворда, потом, сняв шляпу, ответил тоном менее самоуверенным, но все же выражавшим сомнение:

– Я слышал, что один отряд должен был сегодня утром выступить из форта Эдвард к озеру.

– Вам сказали правду. Но я выбрал кратчайшую дорогу и доверился опытности того индейца, о котором уже упоминал.

– А он обманул вас и потом бросил?

– Он не сделал ни того ни другого – во всяком случае, второго, так как он находится здесь.

– Хотелось бы мне взглянуть на этого человека! Если он настоящий ирокез, я узнаю его по хитрому взгляду и по раскраске, – сказал разведчик.

Пройдя мимо лошади Хейворда и клячи псалмопевца, около которой уже примостился сосать молоко жеребенок, он двинулся вдоль кустов и вскоре подошел к девушкам, с нетерпением и некоторой тревогой ожидавшим конца переговоров.

Позади Коры и Алисы стоял индеец-скороход; прислонившись к дереву, он бесстрастно встретил впившийся в него взгляд разведчика. Лицо индейца выражало такую мрачную свирепость, что невольно внушало чувство страха.

Удовлетворенный своим осмотром, Соколиный Глаз отошел от краснокожего, остановился на мгновение, любуясь красотой девушек, и радушно ответил на улыбку и ласковый кивок Алисы, затем подошел к лошади псалмопевца, кормившей своего жеребенка, с минуту смотрел на ее всадника, напрасно стараясь угадать, кто он, и наконец, покачав головой, снова вернулся к Дункану.

– Минг всегда останется мингом, и ни мохоки и никакое другое племя не изменят его, – сказал он, возвращаясь на прежнее место. – Если б вы были одни и согласились отдать в жертву волкам вашего благородного коня, я в один час довел бы вас до форта Эдвард, потому что эта крепость находится всего на расстоянии часа пути отсюда. Но с вами женщины, для которых такой переход невозможен.

– Почему? Правда, они устали, но могут проехать еще несколько миль.

– Немыслимо, – повторил разведчик. – После того как стемнеет, я и мили не прошел бы с этим скороходом, хотя бы за то мне обещали лучшее ружье во всех колониях. Здесь, в чаще, скрываются ирокезы, и ваш мохок слишком хорошо знает, где прячутся они, чтобы я согласился пуститься с ним в путь.

– Неужели? – спросил Хейворд, наклоняясь вперед и понижая голос почти до шепота. – Сознаюсь, у меня тоже возникли некоторые сомнения. Правда, я старался скрыть их и притворялся спокойным, но я делал это только для успокоения моих спутниц. Потому-то я не позволил индейцу идти вперед, а заставил его следовать за нами.

– С первого же взгляда видно, что это обманщик, – сказал охотник, притронувшись пальцем к носу в знак предостережения. – Вон этот вороватый минг прислонился к стволу молодого клена, там, за кустами, правая нога мошенника находится на одной линии со стволом… – Соколиный Глаз многозначительно дотронулся до своего ружья. – Я могу попасть в него между щиколоткой и коленом, и после этого он по крайней мере на месяц лишится возможности двигаться. Подойти ближе нельзя: хитрая тварь заподозрит меня и кинется в кусты, как испуганный олень.

– Нет-нет, это не годится. Может быть, он ни в чем не виноват, и мне не хочется, чтобы вы ранили его. Хотя если бы я вполне удостоверился, что он предатель…

– Ну, в этом нечего сомневаться: ирокез всегда готов изменить и обмануть. – Говоря это, Соколиный Глаз вскинул ружье и навел дуло на Магуа.

– Погодите, – остановил его Дункан, – не стреляйте. Придумайте какой-нибудь другой способ от него избавиться, хотя я имею основание предполагать, что негодяй обманул меня.

Соколиный Глаз отказался от намерения прострелить ногу индейцу-скороходу; он на минуту задумался, потом сделал рукой знак своим друзьям могиканам, которые тотчас же подошли к нему. Все трое вполголоса заговорили на делаварском наречии. С серьезным выражением они сосредоточенно и тихо совещались о чем-то. Судя по движениям рук белого охотника, который часто указывал в сторону поднимавшегося над кустами молодого деревца, он, очевидно, говорил о

Страница 9 из 10

предателе.

Его товарищи скоро сообразили, чего он ждет от них, и, отложив ружья, исчезли в чаще. Один пошел направо, другой – налево. Они скользили в кустах совершенно бесшумно.

– Теперь вернитесь к вашим спутницам, – обращаясь к майору, сказал Соколиный Глаз, – и заговорите с индейцем. Могикане схватят его, не попортив даже раскраски.

– Нет, – гордо ответил Дункан, – я сам хочу его схватить.

– Ну скажите, что сделаете вы, сидя на лошади, когда вашим противником окажется индеец, скользящий среди кустов?

– Я сойду с коня.

– А вы думаете, что, увидав, как вы освобождаете из стремени одну ногу, он будет терпеливо стоять и дожидаться, пока вы спрыгнете на землю? Всякий, кто вступает в эти леса и собирается иметь дело с туземцами, должен перенять обычаи индейцев, если желает удачи… Итак, вперед! Заговорите с этим злодеем и сделайте вид, будто вы считаете его верным другом.

Хейворд согласился подчиниться, чувствуя сильное отвращение к делу, которое ему предстояло выполнить. Однако с каждой минутой в нем усиливалось сознание опасности, нависшей над его спутницами из-за их доверчивости. Солнце село, и сгустившиеся тени придавали лесу мрачный вид. Очертания деревьев расплывались, и тьма ясно напоминала Дункану, что приближаются часы, в которые дикари совершают свои самые кровавые деяния – деяния мести или вражды. Эти опасения заставили Хейворда расстаться с Соколиным Глазом. Разведчик немедленно завязал очень оживленный и громкий разговор с певцом, который так бесцеремонно присоединился утром к маленькому обществу. Проезжая мимо девушек, Дункан бросил им несколько ободряющих слов и с удовольствием заметил, что они бодры, несмотря на усталость, и что остановка не встревожила их. Сказав Коре и Алисе, что ему нужно переговорить с индейцем о дальнейшей дороге, Хейворд пришпорил коня и снова натянул поводья, когда благородное животное очутилось в нескольких ярдах от Магуа, все еще стоявшего подле дерева.

– Вот, Магуа, ты сам видишь, – начал Хейворд, стараясь говорить спокойным и дружеским тоном, – наступает ночь, а до форта Уильям-Генри не ближе, чем было, когда на восходе солнца мы выходили из лагеря генерала Вебба. Ты сбился с дороги, да и я оплошал. К счастью, мы столкнулись с охотником – слышишь, он разговаривает с певцом? – с охотником, который хорошо знает все оленьи тропы, все дорожки глухого леса и обещает проводить нас в такое место, где мы в безопасности отдохнем до следующего утра.

Блестящие глаза индейца впились в лицо Хейворда, и он спросил на ломаном английском языке:

– Он один?

– Один? – с легким колебанием повторил Дункан, с трудом заставляя себя сказать неправду. – О, не совсем один, Магуа: ведь с ним мы, его спутники!

– В таком случае Хитрая Лисица уходит, – произнес индеец и хладнокровно поднял с земли свою сумку. – С бледнолицыми останутся только люди их племени.

– Хитрая Лисица уходит? Но кого ты называешь Хитрой Лисицей, Магуа?

– Это имя дали Магуа его канадские отцы, – ответил скороход, и по его лицу было заметно, что он гордится данным ему прозвищем. – Для Хитрой Лисицы, когда Мунро ждет его, ночь равняется дню.

– А что скажет Лисица начальнику форта Уильям-Генри, когда старик спросит его о своих дочерях? Осмелится ли он объяснить начальнику, что его дочери остались без проводника, хотя Магуа обещал охранять их?

– Правда, у седовласого начальника громкий голос и длинные руки, но в глубине лесов Лисица не услышит его крика и не почувствует его ударов.

– А что скажут люди твоего племени? Они сошьют для Лисицы женское платье и велят ему сидеть в вигваме с женщинами, так как ему нельзя больше доверять дела мужественных воинов.

– Хитрая Лисица знает путь к Великим Озерам, сумеет он отыскать и прах своих отцов, – прозвучал непреклонный ответ индейца.

– Довольно, Магуа, довольно! – сказал Хейворд. – Разве мы с тобой не друзья? Зачем нам говорить друг другу жестокие и горькие слова? Мунро посулил наградить тебя, когда ты выполнишь свое обещание. Я тоже в долгу перед тобой. Итак, ляг, дай отдых усталому телу, открой свою сумку и поешь. Мы ненадолго останемся здесь. Не будем же тратить коротких минут привала и спорить, точно вздорные женщины. Когда всадницы отдохнут, мы снова двинемся в путь.

– Бледнолицые превращают себя в покорных собак белых женщин, – пробормотал индеец на своем наречии. – Когда женщинам хочется есть, белые воины бросают свои томагавки, чтобы исполнить желание ленивиц.

– Что говоришь ты, Лисица?

– Хитрая Лисица говорит: «Хорошо».

Проницательный взгляд индейца был прикован к лицу майора, но когда Хейворд взглянул на Магуа, скороход быстро отвел глаза в сторону, уселся на землю, осторожно и медленно оглянулся и наконец вынул из сумки остатки съестных припасов.

– Отлично! – сказал Дункан. – Пища придаст Хитрой Лисице сил, обострит его зрение, и он утром найдет тропинку. – Дункан на мгновение замолчал, услышав треск переломившейся сухой ветки и шелест листьев в соседних кустах, но, быстро овладев собой, продолжал: – Нам нужно двинуться до восхода солнца, не то мы, пожалуй, встретим Монкальма и он отрежет нам путь в крепость.

Поднятая рука Магуа застыла, и, хотя его глаза не отрывались от земли, он повернул голову; его ноздри расширились, и даже уши его, казалось, вытянулись, придавая ему вид статуи, изображавшей напряженное внимание.

Хейворд следил за каждым его движением и с притворной небрежностью вынул одну ногу из стремени, а руку положил на чехол из медвежьей шкуры, скрывавшей пистолеты.

Глаза Магуа ни на мгновение не останавливались на одном каком-либо отдельном предмете, хотя лицо было неподвижно.

Майор не знал, на что решиться. Между тем Лисица поднялся на ноги, но так медленно и осторожно, что при этом не было слышно ни малейшего шороха. Хейворд почувствовал, что ему следует начать действовать; он перекинул ногу через седло и соскочил с лошади, твердо решив схватить предателя, во всем остальном полагаясь на свою силу и смелость.

Однако, не желая без нужды пугать своих спутниц, майор все же постарался сохранить внешнее спокойствие и дружески заговорил с Магуа.

– Хитрая Лисица не ест, – сказал он, называя индейца тем именем, которое, по-видимому, казалось ему особенно лестным. – Его хлебные зерна недостаточно прожарены и жесткие? Дай-ка я посмотрю – может быть, в моих запасах найдется что-нибудь по его вкусу.

Магуа подал майору свою сумку, по-видимому, желая воспользоваться предложением офицера. Их руки встретились; при этом индеец не выказал ни малейшего смущения, и его напряженное внимание не ослабело ни на миг. Но когда он почувствовал, что пальцы Хейворда тихо скользнули по его обнаженному локтю, он отбросил руку майора, пронзительно вскрикнул, увернулся и исчез в чаще. В следующую секунду из-за кустов появилась фигура Чингачгука, раскраска которого придавала индейцу вид скелета. Могиканин кинулся за скороходом. Послышались крики Ункаса. Лес озарился вспышкой, вслед за ней прогремел выстрел ружья охотника.

В такую ночь

Ступала робко Фисба по росе

И, устрашась не льва, а львиной тени,

Бежала в ужасе…

Шекспир. «Венецианский купец»

Внезапное бегство проводника-индейца, дикие крики его

Страница 10 из 10

преследователей, шум и смятение – все это вместе ошеломило Хейворда; на мгновение он остолбенел, потом, вспомнив о необходимости захватить беглеца, кинулся в кусты, окаймлявшие маленькую поляну, и побежал в лес на помощь преследователям. Однако через сотню ярдов он столкнулся с охотником и его двумя друзьями, которые возвращались, не поймав беглеца.

– Почему вы так скоро отчаялись? – спросил их Дункан. – Конечно, этот мошенник спрятался где-нибудь в чаще, и его можно поймать. Пока он на свободе, мы в опасности.

– Разве облако может догнать ветер? – ответил Соколиный Глаз. – Я слышал, как этот бес шуршал в сухих листьях, пробираясь ползком, точно черная змея. Я видел его вон за той сосной и пустил в него пулю… Куда там! А между тем я хорошо целился и могу сказать, что в этих делах я мастер. Взгляните на то дерево. Его листья красны. Но всякий знает, что в июне оно цветет желтым цветом!

– Это кровь Лисицы, он ранен. И может быть, еще упадет.

– Нет-нет! – решительно возразил охотник. – Я только задел его, и он убежал. Ружейная пуля, которая лишь слегка царапнет, – это те же шпоры: она заставляет ускорить бег, оживляя тело, вместо того чтобы отнять жизнь.

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzheyms-kuper-6006926/posledniy-iz-mogikan/) на ЛитРес.

Примечания

Стихотворные эпиграфы в переводе Р. С. Сефа.

Союз шести племен – мохоки, онайды, сенеки, кайюги, онондаги и тускароры, родственные племена, враждовавшие с племенами ленапов (могикан и делаваров). Эти шесть племен носили различные прозвища. Их часто называли макуасами, мингами или ирокезами.

Нарраганзет – лошадь очень выносливой породы.

Гендель Георг-Фридрих (1685–1759) – немецкий композитор.

Миссисипи.

Торжественный обряд, означающий окончание войны.

Сагамор (буквально: мудрый, могучий) – почетное звание старейшин племени.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.